Муртан, незнакомый с суровой теологией киммерийцев, бормотал какие-то молитвы, обращаясь то к Белу, то к Бэлит… Но все это звучало неубедительно и жалко и в конце концов Муртан прекратил бессвязные монологи.
Как будто угадав это, Конан резко отвернулся от догорающего костра и подошел к спасенному.
– Тебя зовут Муртан, – повторил киммериец, – и ты идешь из Кордавы. Кто еще был с тобой, кроме этих бедолаг?
– Женщины, – с трудом отозвался Муртан.
Киммериец поморщился, как будто раскусил что-то тухлое.
– Ну конечно, – буркнул он, – разве такой изнеженный дурак сможет путешествовать без женщин! И где теперь твои женщины? Я видел несколько мертвых.
– Оставшиеся – у бандитов, – сказал Муртан. – Их, вероятно, продадут. Для них в этом не будет ничего нового. Среди моих спутниц не было свободных.
Конан вздохнул.
– Снимай одежду, – приказал он. – Нужно посмотреть, сильно ли тебя поранили.
– Думаю, несильно, но болит.
– Снимай одежду! – рявкнул киммериец.
Муртан скинул пропитанную кровью рубаху.
Киммериец обтер его бок и грудь этой же самой рубахой, не обращая внимания на стоны, которые испускал раненый.
– В самом деле, просто царапины, – заявил наконец Конан. – Не понимаю, что это ты так трясешься. Уж не лихорадка ли у тебя? На, выпей.
И он сунул своему новому спутнику флягу с каким-то крепким отвратительным на вкус пойлом. Муртан глотнул и закашлялся. Однако спустя миг он понял, что напиток подействовал чудесным образом: дрожь улеглась, по жилам разлилось тепло, и даже как будто спокойствие и душевный мир вернулись к незадачливому богачу.
Конан отобрал у него флягу.
– Тебе полегче? Одевайся. Найди что-нибудь поприличнее среди вещей. Тут много разбросано.
Муртан заставил себя встать на ноги. В одном из сундуков он отыскал чистый халат и с удовольствием набросил его на плечи. Прохлада шелка ласкала кожу после обжигающих лучей солнца.
Конан рассматривал оружие, сваленное им в кучу. Лишь немногие из погибших удостоились чести быть погребенными с их саблями и кинжалами, – только те, кто погиб не выпуская рукояти из руки.
Другие же, давшие себя зарезать, как телята, отправились в Серые Миры безоружными. Так они предстанут перед богами – и пусть боги гадают, кто им явился, мужчины или трусливые женщины!
Наконец киммериец выбрал длинный тонкий меч и протянул Муртану.
– Возьми. Мне кажется, тебе это по руке.
Муртан послушно взял меч, взмахнул несколько раз, улыбнулся.
– У меня болит все тело, – признался он. – Я не могу судить о том, подходит ли мне это оружие.
– Я могу, – сказал Конан. – О таких вещах я могу судить даже с закрытыми глазами. Ты должен научиться защищать себя. Куда ты направлялся?
– В Стигию.
– Ты глупец, – заявил киммериец.
– Возможно… Но в Стигии у меня важное дело.
– Таких, как ты, в Стигии ожидает только одно дело – смерть.
Конан повернулся с явным намерением уйти. Муртан отчаянно закричал ему в спину:
– Подожди! Не бросай меня! Раз уж ты меня спас, не дай мне умереть.
– Я оставил тебе коней, ты можешь продать их в любой из деревень и выручить достаточно денег, чтобы добраться до моря, – заметил Конан. – А там ничего не стоит наняться на корабль, который довезет тебя до Кордавы. По-моему, ты вполне в состоянии позаботиться о себе и сам, без няньки.
Муртан вздохнул и не произнес больше ни слова.
С видом обреченного на смерть он следил за тем, как киммериец отвязывает лучшего из коней, преспокойно садится в седло и уезжает прочь. Скоро уже рослый варвар скрылся из виду, а Муртан все сидел на месте, возле постепенно остывающего погребального костра, и смотрел в одну точку.
* * *
Галкарис не закрывала глаз, когда кругом шла резня; напротив, она приказывала себе смотреть. Слезы подчас мешали ей, но она сердито смахивала их с лица. Она должна запомнить все, что произошло! Ей казалось, будто она не участник события, а сторонний наблюдатель, и страшные картины, разворачивающиеся сейчас перед нею, – нечто вроде театрального представления. Будоражит, пугает, но никак не задевает.
И вдруг, в одно мгновение, все переменилось. Из зрителя Галкарис превратилась в жертву.
Какой-то человек, совершенно незнакомый, с потным черным лицом, с мокрыми морщинами вокруг глаз и рта, с гнилыми зубами, оскаленными в усмешке, – все эти детали накрепко запечатлелись в памяти девушки, – наклонился над нею и схватил.
Она вскрикнула, пытаясь отбиваться, но он несколько раз ударил ее по лицу, и девушка обмякла, обвисла в железной хватке разбойника. Негодяй поднял ее на коня и устроил позади себя, а затем, ударив пятками скакуна, громко заверещал и кинулся в атаку.
Перед глазами пленницы замелькали картины безжалостного избиения. Люди падали один за другим. Один раз похититель Галкарис, не рассчитав в горячке боя (а может быть, и просто от прирожденной жестокости), зарубил женщину. Это была та самая наложница, которая играла на маленькой арфе в спальне Муртана, когда туда привели Галкарис. Женщина даже не вскрикнула, когда сабля опустилась ей на голову и буквально снесла половину ее лица.
Разбойник не стал останавливаться для грабежа. Казалось, он заполучил то, ради чего и ввязался в это нападение.
Вместе с избитой, перепуганной девушкой он умчался прочь, и скоро Галкарис очутилась в небольшой роще. Там разбойник спешился и снял с коня свою добычу. Он действовал не торопясь, уверенно. Галкарис показалось, что он не в первый раз занимается подобным делом.
Сперва он швырнул свою пленницу на землю и, вбив в почву четыре колышка возле ее рук и ног, накрепко привязал ее ремешками. Тонкие сыромятные ремни впились в кожу. Малейшее движение причиняло боль, поэтому Галкарис после нескольких тайных попыток освободиться лежала очень тихо.
Казалось, разбойник прекрасно знал все, что с ней происходит. Конечно, сперва она попробует выдернуть колышки, а затем – порвать ремни. Что ж. каждый такой поступок будет жестоко наказан.
А он тем временем займется ужином.
Разбойник снял со своего коня седло и узду и пустил животное пастись, а сам развел огонь и вытащил из седельных сумок флягу с водой и половину лепешки.
Галкарис следила за ним голодными глазами. Впрочем, она страдала сейчас не столько от голода, сколько от жажды. Разбойник, разумеется, знал и об этом.
Он спокойно ел и пил на глазах у своей пленницы. Покончив с трапезой, он повернулся наконец к ней.
– Что ж, дорогая, ты, как я вижу, проголодалась. Я понимаю твое нетерпение. Но вот я, твой новый господин, утолил свои главнейшие желания. Ты осталась мне на закуску. Будь со мной ласкова, и получишь питье. А если ты мне понравишься, то, пожалуй, я угощу тебя лепешкой. Тем, что от нее осталось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});