Читать интересную книгу Россия при смерти? Прямые и явные угрозы - Сергей Кара-Мурза

Выступая в 1990 г. в МГУ, А.Н. Яковлев поучал: «До сих пор во многих сидит или раб, или маленький городовой, полицмейстер, этакий маленький Сталин. Я не знаю, вот вы, молодые ребята, не ловите себя на мысли: думаешь вроде бы демократически, радикально, но вдруг конкретный вопрос — и начинаются внутренние распри. Сразу вторгаются какие-то сторонние морально-психологические факторы, возникают какие-то неуловимые помехи» [15].

Это заявление чудовищное: в сознании, дескать, не должно быть никаких тормозов, на него не должны влиять никакие «морально-психологические факторы». Это — утопия освобождения разума от совести. Культура — это запреты, это именно ограничение свободы. Великие умы об этом писали, да это и здравый смысл подскажет.

Конрад Лоренц писал: «Функция всех структур — сохранять форму и служить опорой — требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги — а червяк не может» [16].

А вот мысль либерального философа: «Ядро любой культуры стоит на ее «запретах» («глубоко впечатавшихся вето, выгравленных в превосходных и правдивых символах»). Вот почему имеет смысл описывать нынешние Соединенные Штаты как «общество без культуры». Это общество, в котором нет ничего святого и, стало быть, нет ничего недозволенного» [17, с. 175].

Крайним случаем гипостазирования было в конце перестройки придание расплывчатому понятию гласность статуса высшего приоритета в нашей жизни. Казавшиеся вполне разумными люди призывали к полному устранению цензуры, к сбрасыванию абсолютно всех покровов с отношений между людьми.

Иногда требование гласности было тоталитарным — никаких ограничений! А.Н. Яковлев говорил: «Иногда и у нас говорят о том, что невредно, дескать, было бы установить какие-то пределы гласности. Ясно, что, когда заводят речь о таких пределах, значит, гласность кому-то мешает» [18].

Что полная гласность делает жизнь общества невозможной, почти очевидно. Культура и была введением ограничений на гласность — уже требованием носить фиговый листок, а потом набедренную повязку. С точки зрения здравого смысла в суждении Яковлева удивляет призыв делать именно то, что людям мешает. Почему же не уважить людей, которые просят не мешать им жить? Но помимо здравого смысла надо прислушаться и к знанию. Вся доктрина гласности — это развитая Руссо концепция государства, где власть осуществляется посредством общественного мнения. Для его формирования и требуется гласность. Само это понятие в западных языках обозначается словом «прозрачность» (transparency). О каких правах человека может идти речь при «неограниченной гласности», когда не может укрыться ни одно твое движение, ни одна мысль?

М. Фуко говорит об этой концепции Руссо: «Мечта о прозрачном обществе, одновременно видимом и читаемом в каждой из его частей; мечта о том, чтобы больше не оставалось каких-либо темных зон, зон, устроенных благодаря привилегиям королевской власти либо того или иного сословия, либо, пока еще, беспорядком; чтобы каждый с занимаемой им точки мог оглядеть все общество целиком; чтобы одни сердца сообщались с другими; чтобы взгляды больше не натыкались на препятствия; чтобы царило мнение, мнение каждого о каждом» [19].[10]

Почти за двадцать лет, с начала перестройки, положение нисколько не улучшилось. Наоборот, гипостазирование вошло в привычку, стало новой нормой мышления.

Вот А. Илларионов (ставший советником Президента) говорит в интервью (1999): «Выбор, сделанный весной 1992 года, оказался выбором в пользу социализма… — социализма в общепринятом международном понимании этого слова. В эти годы были колебания в экономической политике, она сдвигалась то «вправо», то «влево». Но суть ее оставалась прежней — социалистической» [20].

Это утверждение — плод крайнего гипостазирования. Социализм у Илларионова — это враждебная ему сущность, способная маскироваться самым неожиданным образом. Политика Гайдара и Чубайса — это социализм! Причем «в общепринятом международном понимании этого слова».

Много лет чуть ли не главной целью в хозяйственной политике объявлялась экономическая свобода. Понятие это туманное, философское, но им обозначалась «ключевая роль государства в экономике». Почему же, что это за священный идол — экономическая свобода? Спросите человека на улице, в чем «ключевая роль государства в экономике». Почти каждый скажет: установление порядка и контроль за ним. Даже либералы любят повторять свой афоризм: «Государство — ночной сторож». Да разве дело сторожа «защита свободы»? Совсем наоборот — защита порядка, ограничение свободы жуликов.

А если шире, то ключевая роль государства в экономике — так организовать производство и распределение материальных благ, чтобы была обеспечена безопасность страны, народа и личности, а также воспроизводство физически и духовно здорового населения. Ради этого государство обязано ограничивать «экономическую свободу» рамками общественного договора, выраженного в законах. Причем в законах, опирающихся на господствующие в данной культуре нравственные нормы, а не противоречащих им.

А вспомним, с какой страстью масса здравомыслящих людей уповала, как на манну небесную, на инвестиции в нашу экономику. Слова «инвестиции» и «инвестор» были наполнены магическим, спасительным смыслом. Эти надежды на инвестиции культивировались даже в отношении таких сфер, куда их не было никакой надежды заманить. В ЖКХ, например, реформаторы главные надежды возлагали на «частных инвесторов».

Известно, каких инвестиций требовала эта отрасль только для того, чтобы остановить сползание к катастрофе, — 5 триллионов руб. в 2003 г. Всем также известно, что население не имеет финансовых возможностей заплатить за услуги ЖКХ такую цену, чтобы обеспечить инвесторам приемлемую для них прибыль. Какой же олигарх в здравом уме станет вкладывать сюда заработанные честным трудом миллиарды?

Важным объектом гипостазирования стало и понятие «частной инициативы». Как будто в ней кроется какая-то магическая сила, как у «невидимой руки рынка». Эта «рука» — постулат либеральной доктрины времен Адама Смита, который давно уже опровергнут историческим опытом. Мотором экономического роста, начиная с цивилизаций Тигра и Евфрата с их каналами и дамбами, являются большие организации людей, способные разрешать противоречия интересов, координировать усилия и мобилизовать ресурсы в масштабах, недоступных для частной инициативы. Наиболее высокие темпы и качество экономического роста были достигнуты в СССР в 30-е годы, во время Отечественной войны и в ходе восстановительной программы. Это — общепризнанный в мировой экономической науке факт.

Возьмем реальность наших дней — экономику США, светоч и маяк наших либеральных реформаторов. Из большого кризиса 30-х годов эта экономика вылезла благодаря вмешательству государства («Новый курс»), а главное, благодаря введению принципов административно-командной экономики времен войны. После окончания войны все были уверены, что США снова сползут в депрессию, если вернутся к примату частной инициативы.

Н. Хомский пишет, как Глава Федеральной резервной системы (Центробанка США) А. Гринспен в 1998 г. выступал перед редакторами американских газет: «Он страстно говорил о чудодейственных свойствах рынка, об удивительных вещах, которые стали возможны благодаря тому, что потребитель проголосовал за них своим кошельком и т. д. Он привел несколько примеров: Интернет, компьютеры, информационные технологии, лазеры, спутники, транзисторы. Это любопытный список: в нем приведены классические примеры творческого потенциала и производственных возможностей государственного сектора экономики.

Что касается Интернета, эта система в течение 30 лет разрабатывалась, развивалась и финансировалась главным образом в рамках госсектора, в основном Пентагоном, затем Национальным научным фондом: это относится к большей части аппаратных средств, программного обеспечения, новаторских идей, технологий и т. д. Только в последние два года она была передана таким людям, как Билл Гейтс… В случае с Интернетом предпочтения потребителя не играли почти никакой роли; и то же самое можно сказать применительно к ключевым этапам разработки компьютеров, информационных технологий и всего остального — если под словом «потребитель» не подразумевается американское правительство, то есть государственные субсидии» [21].

Другие примеры — экономический рост Японии, стран Юго-Восточной Азии, сегодня — Китая. В этих случаях мотором была не «частная» инициатива, а большие государственные программы развития, в которых, с высокой степенью координации, соединялись предприятия разных типов и даже разные уклады.