Я взглянул в сторону двуколки и... обомлел. Витюля с гиканьем нахлестывал лошадь, а Тася... лежала ничком, уткнувшись в сиденье. «Убили! — первое, что пронеслось в моем сознании. — Убили! Неужели ее убили? Не может быть! Нет, я не верю! Ведь только что она была жива и невредима... А может, просто из осторожности пригнулась? — промелькнула надежда. — Но что-то непохоже... Витюля был совсем близко, конь его уже не бежал, а как-то странно передвигался не то рысцой, не то шагом, пошатываясь из стороны в сторону. Мне показалось, что изо рта лошади брызжет красная пена. Пробежав так еще несколько шагов, конь остановился, опустив голову, встал на колени, потом плавно свалился на бок.
— Запалил коня-то, гадюка! — прошипел дед.
Тут я встал из-за укрытия и, не обращая внимания на боль в ноге, пошел к двуколке. Увидев меня, Витюля растерялся, засуетился, стал судорожно крутить в руках наган. Потом вдруг завизжал:
— Не подходи, убью! Не-не подходи!
Я, не обращая на него внимания, продолжал идти. Он выскочил из двуколки и встал в стороне, направив на меня наган.
«Почему же дед не стреляет? — подумал я, теперь только вспомнив, что винтовку и «кольт» оставил у моста. А оглянувшись, увидел, что дед целится в Витюлю, но не видит его, так как бандита загораживает накренившаяся двуколка.
— Тьфу ты, черт, — со злобой сплюнул я, продолжая идти. Теперь мне было все равно: будет или нет стрелять Витюля, и если будет, так лучше в грудь, не в спину. Умирать, так открыто, смело, а не трусливым зайцем! А до Таси я непременно дойду, хоть сто пуль в меня всади! Но бандит что-то медлил, хотя я подошел совсем близко. Вот и Тася. Она лежала неподвижно, тяжело дышала и была, видимо, без сознания. Я поднял ее, золотые локоны растрепались и закрыли лицо.
— Тася, — позвал я. — Что с тобой?
Она молчала, в груди прослушивались хрипы. Я положил ее голову на колени, пригладил волосы. И как сквозь сон услышал голос Витюли:
— О-о! Какая приятная встреча! Уполномоченный угрозыска, он же рабочий-геолог, он же мужик этой... (он грязно выругался). Ловко вы меня провели, сволочи! Не попался ты мне несколько дней назад там, в устье, я бы вам обоим сделал харакири!
— Заткнись ты!.. — не вытерпел я.
Витюля вдруг идиотски хихикнул и пустился наутек, петляя между кочками, как заяц. Сзади раздался выстрел, Витюля остановился, нелепо взмахнул руками и опустился на землю. Огородников, разгоряченный преследованием, с азартно искрящимися глазами, осадил лошадь рядом со мной.
— Что, ранили ее? — спросил он.
— Вроде бы.
— Ну ладно, не горюй, всяко бывает! Перевяжи ее, а я попробую догнать последнего.
И он круто повернул коня в ту сторону, куда ускакал последний бандит.
Я поднял девушку на руки и поковылял с ней к мосту. Дед сидел на выступе настила и набивал табаком трубку.
— Хотел я подранить ентого молодца, а потом подумал, может удрать, и тогда взял его на мушку, — виновато сказал он и засуетился возле Таси. — Травы бы, паря, прошлогодней нарвать, подстелить надо. Я сейчас веток ивняка наломаю, погоди.
Не выпуская из рук девушку, я сел на настил моста, стал ждать деда. Я глядел на бледное лицо Таси, на ее длинные черные ресницы, и мне казалось, что она спит сладким, непробудным сном; я чувствовал тепло ее тела, слышал легкое размеренное дыхание, видел слабую улыбку на ее губах. Руки мои затекли от тяжести ее тела, но я боялся пошевелиться, чтобы не причинить ей боль. Не знаю, долго ли так просидел. Очнулся от того, что меня кто-то потрогал за плечо. Это был Литвинцев. Он присел рядом, закурил.
— Как девушка?
— Плохо, — ответил я.
— Надо ее быстрее отправлять.
Мы настелили веток ивняка, сухой травы и уложили Тасю на телегу. В стороне Царского тракта, куда ускакал Огородников, преследуя бандита, послышалось несколько выстрелов.
— Бойцы успели туда? — спросил я.
— Едва ли, пожалуй, нет — они только что скрылись на опушке, а стрельба дальше.
— Значит, Огородников один с бандитом.
— Да, пожалуй, — подтвердил Литвинцев. И добавил: — Горячий он, можно сказать, невыдержанный. Была бы у него выдержка — может, меньше бы потеряли бойцов и больше бандитов взяли живыми. Дикая голова...
— Не вытерпел все-таки?
— Без всякой подготовки напрямик полез. Смелый парень, но бесшабашный, командовать ему нельзя.
— Ну, а с главарем, с Косым, как?
— Живым не дался — застрелили.
— Туда ему и дорога...
Стрельба прекратилась — значит Огородников вот-вот появится. Я засобирался. Мы решили, что с дедом Евлампием повезем девушку через Ушумун на Усть-Ундургу, а оттуда поездом отправим в Читу. Литвинцев же с Огородниковым разберутся до конца с бандой и пойдут с отрядом обратным путем на Бушулей. Огородников не появлялся. Я поехал, а Литвинцев остался ждать его. Но не пришлось ему увидеть Огородникова живым — его подстрелил последний бандит.
В НАЧАЛЕ июля я попросил недельный отпуск, чтобы съездить в Ушумун, к деду Евлампию, проведать мою боевую подругу Тасю Воронову, которая уже больше месяца находилась у стариков на излечении. Тогда еще по дороге на Ушумун Тася совсем было затихла и казалась мертвой. Но дед, взяв ее за руку, сказал:
— До Ушумуна додюжит, а дальше рисково везти, — когда подъехали к дому, он припал ухом к ее груди, послушал, сощурил глаза и заключил: — Однако она живая.
Он быстро сбегал в избу, принес осколок зеркала, приставил его к губам девушки и уверенно сказал:
— Жива, паря, гляди!
Зеркало чуть затуманилось. К сообщению этому я остался равнодушным, так как не считал ее мертвой, не мог допустить мысли, что ее убили, не верил в это. Но потом на меня навалился страх: как ее оставишь здесь? Ни хорошего врача, ни лекарств...
Дед понял мое беспокойство.
— Ей нужен покой, хороший воздух и добрые харчи... Тут все будет, — убеждал он меня. — А лечить Мироныч своей мумией и травами будет. Мы ее живо поднимем на ноги, японский бог!
— Ну что ж, деда, пусть остается. Видать, и впрямь ей здесь будет лучше, — согласился я.
Бабка при виде девушки принялась было причитать, но дед на нее цыкнул:
— Рано хоронишь, старая, наперед постель сготовь, принимай подраненного человека...
Бабка утерла платком глаза и молча ушла в избу.
Дед достал кисет, набил трубку и, раскурив, почмокал губами.
— Не горюй, паря, езжай спокойно и будь в надежде: скоро твоя молодуха станет на ноги.
Он глубоко затянулся, выпустил в бороду сизую струйку дыма, сплюнул.
— Однако работенка-то у ней неподходящая, не бабья. Ты ее не пущай больше — пусть сидит дома, стряпает тебе крендельки да детишек нянчит — это больше бабам подходит, чем гоняться за бандюгами.