Я испытывал самое живое наслаждение от пребывания в изысканном мадьярском обществе, особенно в те минуты музыкальных пауз, когда до меня долетал далекий рокот великого Дуная.
Не стану уверять, что Марк полностью отдался этой странной музыке. Другая, более нежная и задушевная, пьянила его. Сидя возле Миры Родерих, он не сводил с нее глаз. Влюбленные взгляды красноречивей музыки для соединившихся сердец.
Когда утихла буря аплодисментов, доктор Родерих и капитан Харалан поблагодарили музыкантов в самых лестных выражениях, и оркестр удалился.
Наступил торжественный момент подписания брачного контракта. Это было исполнено с надлежащей торжественностью, после чего гости разбрелись по залам и ярко освещенному саду. Лакеи обносили всех желающих прохладительными напитками.
Ничто не нарушало праздника. Не было оснований предполагать, что, начавшись так удачно, он и не завершится столь же успешно, ко всеобщему удовольствию. Если какие-то опасения и роились в моей голове, то теперь я должен был обрести полную уверенность в благополучном исходе вечера.
С легким сердцем и французской галантностью я любезничал с хозяйкой дома.
— Месье Видаль, — отвечала мне мадам Родерих, — мне очень приятно, что не только вы, но и мои гости, кажется, довольны сегодняшним событием. Но более всего я рада счастью наших милых детей…
— Которым они обязаны вам. — Я благоговейно поцеловал руку матери невесты. — Разве самое великое благо, о котором только могут мечтать родители, не есть ли счастье их детей?!
По странной ассоциации[124] эта фраза, достаточно банальная[125], напомнила мне о Вильгельме Шторице.
Зато капитан Харалан, казалось, совершенно забыл о неприятеле. Он переходил от одной группки к другой, балагурил, развлекал и смешил, оживляя праздник искрометной молодой радостью… Не одна юная особа поглядывала на юношу с нескрываемым восхищением. Капитан явно был в ударе и наслаждался тем расположением, которое, можно сказать, весь город стремился засвидетельствовать его семье.
— Дорогой Харалан. — Я взял его под руку. — Если конец вечера будет достоин его начала…
— Не сомневайтесь! — горячо подхватил он. — Музыка — это прекрасно, но танцы — еще лучше!
— Черт побери! — подхватил я в таком же веселом тоне. — Клянусь, в этом деле француз не уступит мадьяру! Знайте же, что ваша сестра пригласила меня на второй вальс!
— Почему не на первый?
— Ха-ра-лан! — укоризненно протянул я. — Первый вальс принадлежит Марку. Вы забыли о традиции? Уж не хотите ли вы, чтобы мы с ним поссорились?
— Ох, и правда, месье Анри! Ведь жениху и невесте принадлежит честь открытия бала!
Снова появился цыганский оркестр, музыканты расположились в глубине галереи. В кабинете доктора расставили столы, чтобы солидные господа, пренебрегающие вальсами и мазурками, могли отдаться удовольствию карточной игры.
Итак, оркестр был готов взяться за смычки и трубы, ожидая знака Харалана. Вдруг со стороны галереи, дверь которой выходила в сад, донесся сильный и грубый голос. То была странная песня, с прыгающим ритмом, лишенная определенной тональности, без мелодической связи.
Занявшие позиции для вальса пары остановились. Быть может, это какой-то сюрприз, подготовленный хозяевами?…
Капитан Харалан подошел ко мне и спросил шепотом:
— Что это, как вы думаете?
— Не знаю, — отвечал я растерянно.
— Откуда доносится песня? С улицы?
— По-моему, нет…
Действительно, тот, чей голос поразил нас, должен был находиться в саду, на пути в галерею. Возможно, он уже переступал ее порог.
Капитан схватил меня за руку и потянул за собою к двери, распахнутой в сад.
На галерее мы насчитали с десяток людей, помимо оркестрантов, сидящих за пюпитрами. Другие приглашенные группировались в салонах и в зале. Те, кто прогуливался на свежем воздухе, возвращались обратно. Естественно, никто из них не мог производить столь странные звуки.
Капитан Харалан остановился на крыльце. Я встал рядом, и наши взгляды тщательно исследовали сад, залитый ярким светом до самых укромных уголков.
В этот момент месье и мадам Родерихи присоединились к нам. Доктор сказал сыну несколько слов, на которые тот ответил отрицательным жестом.
Тем временем голос продолжал звучать, приближаясь.
Взяв Миру за руку, Марк вышел с нею на крыльцо. Мадам Родерих окружили дамы и засыпали ее вопросами, на которые она, увы, не могла ответить.
— Я сейчас все выясню! — крикнул капитан, спускаясь с крыльца.
Доктор Родерих, несколько слуг и я последовали за ним.
Неведомый певец, казалось, был в нескольких шагах от галереи.
И вдруг его голос умолк.
Обошли сад, обыскали все заросли. Иллюминация не оставила темных мест. Обследовали буквально каждый дюйм, но никого не нашли.
Быть может, это распевал какой-нибудь запоздалый прохожий-забулдыга, бредя по бульвару Текей?
Допущение маловероятное, к тому же скоро установили, что бульвар оставался абсолютно пустынным в этот поздний час.
Единственный огонек мерцал в пятистах шагах с левой стороны, он был едва заметен и пробивался из бельведера Вильгельма Шторица.
Мы вернулись на галерею. На расспросы гостей, увы, нечего было ответить. Харалан дал знак музыкантам. Пары построились вновь.
— Ну что, вы уже выбрали себе партнершу? — весело окликнула меня мадемуазель Мира.
— Моя партнерша — это вы, мадемуазель, но только на второй тур вальса…
— Ну, дорогой Анри, — улыбнулся Марк, — мы не заставим тебя долго ждать.
Марк ошибся. Мне пришлось ожидать обещанного Мирой вальса гораздо дольше. По правде говоря, я жду его до сих пор.
Оркестр завершил прелюдию[126], когда внезапно голос певца раздался вновь, и на этот раз — в самом центре зала…
К смятению гостей добавилось чувство негодования. Голос распевал во всю глотку «Песню ненависти» Фредерика Марграда — немецкий гимн, скандально знаменитый духом свирепости и насилия. Это уже была откровенная провокация, вызов венгерскому патриотизму, прямое и наглое оскорбление.
Певца никто не видел. Однако он был здесь, в центре зала, полного людей. Паника охватила гостей, особенно женщин.
Капитан Харалан пересекал зал с горящим взором, сжатыми кулаками, готовый немедленно схватить неведомое существо.
Громогласно пропев последний рефрен «Песни ненависти», певец замолк.
И вот тогда я увидел… Да! И сотня людей, как и я, увидела то, во что невозможно поверить…
Букет, стоявший на столике с гнутыми витыми ножками, вдруг сорвался с места и в мгновение ока, разодранный в клочья, усеял пол нежными лепестками. На глазах у изумленной публики невидимые руки на мелкие кусочки разорвали брачный контракт, и бумажные обрывки смешались с розовыми лепестками.