— Как мне их не хватает, — часто говорила она. — Всех троих.
— Нас у тебя тоже трое, — объясняла ей Джоанна. — Ведь и братец Джон тоже считается? Верно?
Филиппа отвечала, что да. Конечно, да…
Довольно скоро она почувствовала, что в королевской семье царит какая-то напряженность в отношениях, ничего определенного заметить еще не могла, но что-то витало в воздухе. Впрочем, полагала Филиппа, у нее чересчур обостренное восприятие, ведь она приехала сюда из своего счастливого мирного дома и так близко не сталкивалась раньше ни с одной семьей. Но, как бы то ни было, что-то вызывало у нее неприятные ощущения и заставляло быть настороже.
Впоследствии она поняла, что волны напряженности исходят от двух человек — от ее свекрови и от Мортимера, графа Марча. Она сама старалась видеть их обоих как можно реже, потому что они немного пугали ее. Королева-мать держалась с ней несколько отчужденно, было видно, она изучает ее, приглядывается к ней. Так же вел себя и граф Марч. Оба словно искали в ней постоянно и упорно скрытые недостатки, что-то, в чем можно было бы ее затем обвинить. Внешне, однако, все выглядело благопристойно, даже слишком дружелюбно порой, и это «слишком» вызывало у Филиппы легкую дрожь страха, укрепляло недоверие к их искренности.
Нельзя так поддаваться ощущениям, которые легко могут обмануть, уговаривала она себя и вновь вглядывалась в королеву Изабеллу. Даже в ее красоте Филиппа находила нечто странное и опасное — в том, как бесшумно и грациозно та движется, с какой внезапностью возникает в комнате, где, Филиппе казалось, она пребывает в полном одиночестве. Даже речь у юной королевы в ее присутствии становилась менее гладкой и связной, и с этим она ничего не могла поделать. Как ни гнала от себя беспокойные мысли и ощущения, они не покидали ее. Что-то нездоровое, недоброе прозревала она в королеве-матери и в ее ближайшем друге и сподвижнике.
В холодных красивых чертах Роджера Мортимера Филиппа видела жестокость и грубость и не понимала, почему этого человека все до такой степени почитают, а больше всех — сама Изабелла. Нет, пожалуй, не почитают — так ей казалось лишь вначале, — а попросту боятся. И сама она тоже.
Эти новые для нее чувства ей трудно было носить в себе, и она собиралась поделиться ими с Эдуардом, но в последний момент обычно не решалась, опасаясь, что слова прозвучат как осуждение его матери.
С Эдуардом они чаще всего говорили о самих себе, о том, как любят друг друга, как прекрасно началась их совместная жизнь. Говорили о детях, которые у них непременно появятся, и очень скоро.
— Это будет мальчик, — уверенно заявлял Эдуард.
— Мы назовем его Эдуардом, — вторила она.
Они могли часами обсуждать, каким он станет, этот мальчик, и Филиппа уверяла, что ее очень разочарует, если тот не повторит все черты отца.
Затем они обрывали бесконечные разговоры о еще не родившемся сыне, начинали смеяться и шутливо возмущаться, что ни о чем больше не могут говорить, затем совсем замолкали, целовались, снова любили друг друга, и жизнь представлялась им еще лучше, еще прекрасней… Филиппа забывала о страхах, и ей казалось странным, что она когда-то могла их испытывать…
Нередко, когда Эдуард был занят с советниками, Филиппа заходила в учебную комнату принцесс. Напряженность ощущалась даже здесь… напряженность, связанная с недавним прошлым королевской семьи. Подтверждение этому Филиппа услышала как-то из детских уст сестер Эдуарда.
Девочки хорошо помнили, что происходило вокруг них, охотно рассказывали о том времени, когда жили с матерью во дворце Тауэр и к ним была приставлена по распоряжению отца леди Диспенсер, жена отцовского любимца Хью Диспенсера. А их мать была очень этим недовольна.
Филиппа, к этому времени уже достаточно знавшая о том, что происходило не так давно при дворе английского короля, понимала, что король таким образом пожелал избавиться от двух женщин, мешавших его счастью с фаворитом, молодым красавцем Хью. Народ тоже знал об увлечении своего владыки и яростно ненавидел нового королевского любовника. Кончилось тем, что красавца казнили, а короля заставили передать корону сыну.
Однако Филиппа не осмеливалась говорить об этом с Эдуардом, понимая, как будет неприятен ему подобный разговор, — он мрачнел при любом упоминании об отце.
— …Ух, как много людей было тогда на улицах! — продолжали рассказывать девочки о дне казни.
— Так страшно!
— А потом нас повели к нашей матери…
— И нам все равно было страшно, — повторила Джоанна.
Даже сейчас она выглядела испуганной. Филиппа поняла, что страх глубоко проник в эти юные души — страх перед матерью.
Дети продолжали обрывочно передавать впечатления, накопившиеся за их недолгую жизнь.
— …Один раз, — говорила Джоанна, — мы видели человека, который висел на веревке. Он был мертвый.
— Это был Хью Диспенсер, — пояснила Элинор. — С ним сначала такое сделали! Просто ужас!.. А потом повесили на веревке, и он качался… качался…
— Этого больше не будет, — сказала Филиппа, внутренне содрогаясь. — Забудьте обо всем.
— Но я не могу, — сказала Элинор. — Иногда, когда лежу в кровати ночью, начинаю его видеть. Хотя совсем темно.
— Я тоже, — добавила Джоанна.
— Не бойтесь, с этим навсегда покончено! — воскликнула Филиппа.
О, как она была наивна!
— А ты, дорогая сестра, видела, как человек раскачивается на веревке? — спросила ее Элинор.
— Нет, — твердо ответила Филиппа. — И вы тоже не видели. Это был, наверное, просто плохой сон.
Две пары детских глаз вопросительно уставились на нее.
— Просто дурной сон, — повторила она. — И не надо беспокоиться, потому что все сны исчезают, когда просыпаешься и видишь, что вокруг уже светлый день.
Кажется, девочкам пришлось по душе такое объяснение. Они несколько раз воскликнули: «Это был сон!» — и заметно успокоились.
Им хотелось побольше узнать о замужестве.
— На что оно похоже? — спросила как-то Джоанна.
Филиппа искренне ответила, что это самое-самое чудесное, что только может произойти между двумя людьми.
— Между всеми? — поинтересовалась Элинор.
— Конечно!
— Но ты вышла замуж за Эдуарда, а не за кого-то другого, — сказала Джоанна. — Я тоже хочу выйти за него!
— Нельзя выходить замуж за родного брата, — объяснила Филиппа. — Кроме того, он уже женат. На мне.
— Когда я была совсем маленькой, — вспомнила вдруг Элинор, — меня уже выдали за Альфонсо, короля Кастилии. С тех пор я ничего о нем не знаю. Может, он меня совсем не любит?
— Он не может любить или не любить, — сказала Филиппа. — Ведь он никогда не видел тебя, верно?