империя торговала с положительным сальдо экспорта, то в девятнадцатом все больше и больше уходила в зависимость. С начала сороковых годов России удалось потеснить англичан в торговле тканями. Османы с удовольствием покупали цветные шелка и уральский пух, по качеству равный индийскому кашмиру. Последние пару лет здесь начали брать и русские сигареты, мебель и даже одежду. Османским военным понравились револьверы Уманского, но здесь Николай наложил жёсткое вето.
Правительство Российской Империи разрешило свободную продажу взрывчатки внутри страны, но экспорт строго контролировали. Краски и лекарства оставались на усмотрение корпорации. Освоение новых промышленных товаров шло с такой скоростью, что министры и сенаторы не успевали вводить контроль.
В порт Константинополя под пристальным надзором османского флота пошел Вестник и пара повелителей морей. Остальные корабли направились в грецию на воссоединение с купленными фрегатами.
Столица Осман интересовала Вадима с позиции ворот в средиземное море и точки приложения сил. Сломай здесь одну из сторон и Европа отделиться от Азии, культурно и экономически.
На берегу Вадима встретил адъютант Российского посла. Анатолий Демидов с Варей ждали в европейского вида кафе.
— Вадим! — Анатолий пошел другу навстречу и крепко его обнял.
— Привет, привет, — Вадим вырвался из объятий и поцеловал Варе руку, — дорогая, этот грубиян вас не обижает?
— Нисколечко, — зарумянилась госпожа Демидова.
— Так, а где самая лучшая часть четы Демидовых, — Вадим поставил руку на уровне стола, намекая на рост.
— Дома, уроки учат, — отмахнулась Варя, — эти хулиганы разнесли бы это прекрасное кафе.
Вадим постоянно держал связь с Анатолием, по экономическим и политическим делам.
— Здесь можно говорить? — навсякий случай спросил Вадим.
— Можно, — тяжело вздохнул Анатолий. Он пусть и работал послом уже не первый десяток лет, но не получал удовольствия от игр с агентами, хотя друзей Анатолий заводить умел, о чем и заговорил.
— Вадим мне недавно один друг из Пруссии писал, на него вышел учёный, который ищет очень прочные и самое главное стойкие к коррозии металлы. Я подумал сразу о твоей печи.
— Это уральская печь, — Вадим ткнул пальцем в стол, выдав легенду, — и как твой друг узнал о новых сплавах?
— Ладно, ладно, — Анатолий примирительно поднял руки, — но когда-нибудь мир узнает о твоих выдающихся инженерных навыках.
— Лучше поздно, чем раньше, — пробурчал Вадим.
— Пусть так. И да, никто о твоих дорожайших сплавах еще не знает, он обратился ко мне как к Демидову, — Анатолий грустно улыбнулся.
— Толя, ну не нравиться тебе эти заводы, так мальчики потом возглавят. Мы думаем отдать их к тебе в университет. Николай Павлович уже выбрал ректора? — спросила Варя.
— Пока нет, там запланировано слишком много кафедр, придётся дробить еще на медицинский и педагогический.
— Вадим, а ты? — Анатолий показал чашкой с чаем на друга, — ты помогаешь мне с заводами на Урале, поможешь учить парней.
— Регалиями не вышел, — хохотнул Вадим и пояснил, — вот когда мне получать звания? Нет, конечно можно вспомнить определение хорошего бизнесмена — у него все работает, даже если он далеко, но неприятности и кризисы происходят, и кто-то должен брать ответственность.
— Это поэтому дочки видят тебя чаще чем Софью? — подколола его Варя.
— Она написала? Дожил, даже дома одни шпионы, — посмеялся Вадим.
Девушки неожиданно легко нашли общий язык на почве мужей трудоголиков. Что говорить, если и отцы у них отличились в этом плане. Доктор Гааза не забывал о Варе, даже в самые занятые дни.
Анатолий положил на стол свежую газету «Messager», что значило "вестник" на французском. В данный момент языком дипломатии оставался французский, хоть Англия и продвинула республику на пьедестале, и в европейской части Османской империи и ее столице часто встречались люди разговаривающие именно на этом языке.
— Это? — спросил Вадим, забирая газету.
— Это новости, я подумал, что тебе будет интересно, что пишут эти, — пояснил Анатолий.
Вадим же рассмеялся.
— Эти? Это наша газета, ох, — он сделал вид, что утирает слезы и забрал газету, — почитаю в дороге.
Уходить Вадим не спешил, но серьёзных разговоров не вёл, когда же закончились бытовые темы, то Анатолий попросил Варю оставить их наедине.
Девушка показала язык и вместе с охраной пошла покупать выпечку на улице.
— Вадим, столько вооружённых людей. Нужно ли это?
— Ты же еще носишь револьвер в кармане? — напомнил Вадим, как Анатолия пытались похитить в Петербурге, — а здесь, вы в чужой стране.
— Да знаю, я конечно рекомендовал нашему министерству везде распространить охранников, но послушают ли они, — он тяжело вздохнул.
В сфере дипломатов еще помнили печальную историю с посольством в Персии и трагической гибелью Грибоедова.
— Как она? — Вадим задал вопрос ради которого и остался.
— Хорошо. Мой друг из Пруссии как раз передавал, что парню нашли хороших учителей, — Анатолий задумчиво снял кольцо с пальца и закрутил его как монетку, — тех, который вы выбрали с Перовским.
Пока кольцо крутилось, Анатолий рассказывал о внебрачном сыне Вадима — Иване. Анна Перовская поняла ли, почувствовала или заметила перемены в женихе и сбежала раньше, чем Вадим успел полноценно посвататься. Вот только убегала она не одна, а неся сына под сердцем.
Генерал-губернатор Оренбургской области помогал дочери жить обычной жизнью в Пруссии и защищать ребенка, пока Вадим не женился в России и его не простил император. Но сын остался и Вадим не собирался забывать о нем, пусть и не мог видеться. Если обычных людей он понимал и принимал, то детей просто любил. В них Вестник видел продолжение воли создателя, частичку себя, не с биологической точки зрения, а в том обучении, в той философии, которую Вадим мог передать ребёнку, за короткую по меркам космоса жизнь этого ребенка.
Этот цикл обязательно порождал боль неминуемой потери, одной из самых страшных ее проявлений в мире, когда родитель переживал ребенка. Создатель дал им свободу выбора, но не сказал, что с ней делать. Создатель хотел, чтобы вестники понимали человечество, насколько могли в своем урезанном, даже можно сказать ущербном, восприятии. И дело было не в том, что они не могли испытывать эмоций или чувств, нет, они могли. Могли, но потеряли.
В жизненном пути вестников обязательно наступал момент триумфа, который с силой разбивался