— Впрягайся, не то замёрзнешь лежа-то!
Почесал Ерофей темечко ушибленное, впрягся и потащил сани. Во все глаза глядит, на сажень ничего не видит. Вскоре взмок, из сил выбился. Присел на снежный холмик. «Пропал», — думает. Вдруг морда лошадиная из темноты высунулась.
— Свят! Свят! Свят! — закрестился Ерофей, а морда к нему губами тянется. «Да это ж Гнедко мой!» — обрадовался он, вскочил, за шею коня обнял.
Вскоре снег реже пошел, светлее стало. Запряг Ерофей коня, хотел ехать, но увидел; из сугробчика, на котором сидел, нога торчит. Разгреб снег, а там бородатых двое лежат, скорченные. «Замерзли, поди»,— подумал Ерофей, да заметил: у обоих армяки на груди в крови свежей. Ерофей с перепугу в сани прыгнул и погнал в город. Приехал на постоялый двор, знакомого ямщика — Кузьму Дерюгина встретил, с их деревни родом, тот и повёл Ерофея в трактир. Выпили по маленькой, Ерофей рассказал, что с ним приключилось, шишку на голове показал. Ямщик подумал, сказал серьезно:
— Это, Ероха, ты Ямщицкого Деда встретил, гуляет он по дороге нонче: то юродивым нищим прикинется, то ямщиком удалым, то стариком кучером. Для нас он прямо спаситель — в округе давно разбойники безобразят. Всё норовят в пургу да в метель, чтоб следов не было. Управы на них нет, только Дедка Ямщицкий и гоняет их. А появился он вот как. Один из наших собрался груз ценный и срочный везти. Отец ему и говорит: «Солнце средь бела дня за тучи скрылось — быть метели». Тот не послушал: «Чего мне метели бояться?! Не впервой, да и ехать-то недалече».
Старик и успокоился, сына отправил, а через час такая вихритень поднялась, два дня бушевала. Как поутихла, люди с почтой отправились. В двух верстах от городка у дороги сугробчик увидели. Разрыли, а там парень сидит скрюченный, а лошадь и груз пропали. Сначала думали — замёрз, но потом в затылке дырочку обнаружили от пули. Отец-то, как увидел сына погибшего, так будто умом тронулся — всё продал, дочерям на приданое лишь малость оставил и сам исчез, будто в воду канул.
Вот с тех пор дух его и гуляет в метель, на тройке по степи разъезжает с гиканьем. Мы, ямщики, зовём его Ямщицкий Дедушка — потому как добрым людям худа не делает, говорят, даже конём аль деньгами одаривал. А с татем встретится — живьём не отпустит. Видать, он тебя спас от разбойников, а их порешил…
Помолчал ямщик, потом наклонился и Ерофею, сказал шёпотом:
— Говорят, он на постоялые дворы заезжает, в трактиры заглядывает. Выпьет, рюмочку и слушает — кто о чём говорит.
Посидели Ероха с Кузьмой ещё немного, выпили по последней. Ямщик вскоре ушёл, Ерофей один остался, сидит притихший, людей разглядывает. Глядит — в углу парни гуляют, подле них старик в тулупе чай пьёт. Пригляделся Ерофей: старик на того кучера, что в степи тройкой правил, шибко похожий. Подошёл он к старику, рукой за плечо тронул, но тот исчез сразу, будто не было. Ерофей глазами заморгал. А старик среди парней уж сидит, рассказывает что-то весёлое — те хохочут, закатываются. Ерофей к ним подошел, старика схватил за плечо. Парни на него уставились:
— Ты чего, мужик?
Но старик улыбнулся, встал, отвёл Ерофея в дальний угол и подал руку. Только тот взял её — старик опять исчез, а Ерофей почувствовал в руке что-то, глянул, а это кошель, денег полный. Стоит Ерофей, покачивается, понять ничего не может. Парни про старика, видать, сразу забыли, над Ерофеем подсмеиваются:
— Ишь, как набрался — земля не держит!
А трактирщик крикнул ему из-за стойки:
— Эй, мужичок, чего по углам шарашишься? Шёл бы спать.
Хотел Ерофей из трактира идти, да услышал вдруг — плачет кто-то. Оглянулся, а это трактирщица служанку — татарку молодую — у стойки грязной тряпкой хлещет. Он и вступился:
— Пошто девку забижаешь?!
Та в ответ:
— Будет знать, как посуду хозяйскую бить.
Ерофей тряпку выхватил:
— Сколь черепки стоят?
Трактирщик-то и подсказал сразу:
— Три целковых плочено!
Достал Ерофей трешницу, кинул ему, а тот увидел у него кошель, деньгами набитый, глазами заморгал и говорит:
— Посидел бы ещё, водочки выпил.
Ерофей и не знает, что делать: «Может, и вправду остаться? Денег привалило много — погуляю всласть».
Сел на лавку, но девушка вскоре закуску поднесла, зашептала:
— Не пей, дяденька, споят тебя хозяин и деньги возьмёт. Уходи отсюда, а я выйду следом и тебя доведу до двора постоялого.
У Ерофея хмель-то поубавился сразу. Вышел из трактира, за ним девушка. До постоялого двора проводила.
В это время луна яркая из-за туч выглянула, лицо девушки осветила. Тени от ресниц на щёки пали, глаза будто звезды. Ерофей стоит, любуется, а девушка за бороду ласково его потрепала.
— Молодой вроде мужик, а бороду вон каку отпустил.
У того душа будто отмякла, спросил тихо:
— Как зовут тебя, черноглазая?
— Фаридой мать нарекла. — И вздохнула, по щеке слеза покатилась. Увидел Ерофей слёзы её — сердце забилось, спросил:
— Чего ж ты у этого борова служишь, али другой нет работы?
Фарида и рассказала:
— Родители год как померли, я с дедом осталась. А отец перед смертью в долг муку брал, а как помер, хозяин в деревню нашу приезжал, распиской над головой тряс, на деда криком кричал, будто мы его ограбили. Вот я и отрабатываю.
Выслушал девушку Ерофей, помолчал и сказал твёрдо:
— Хватит тебе мытариться. Завтра жди меня.
…Утром пришел в трактир. Хозяин за стойкой выручку пересчитывает, в дальнем углу компания тех же парней гуляет, Фарида полы метёт. Ерофей кивнул на неё трактирщику:
— Сколь должна тебе?
Тот прищурился:
— Семь рублёв.
— То год назад было, — нахмурился Ерофей, — а сейчас сколько же?
Трактирщик и загундел:
— Я её кормил, поил, посуды уйму побила. Семь рублёв, и все тут.
Вынул Ерофей деньги, кинул трактирщику. Фариде велел собираться. Та убежала и вернулась скоренько — пожитков-то всего узелок махонький, на самой шубейка драненькая. Ерофей и решил конфет да пряников ей на дорогу купить. Подошли к стойке, а трактирщик бабе своей приказал, конфеты отвешивать. Сам подсел к парням. Те притихли, зашептались, на Ерофея поглядывают. Девушка это заметила, Ерофея из трактира за рукав потянула, ничего не говорит, а глазами так и молит: «Быстрее!»
Пожал Ерофей плечами, пошел за ней. Сели в сани. Побежал Гнедко резво, да только от города чуть отъехали, так и увидели: вслед за ними санки гонятся, двумя рысаками запряжённые.
Фарида к Ерофею прижалась, заплакала:
— Хозяин это за нами гонится, с дружками на путников нападают.
Ерофей коню ходу прибавил, те тоже; Ерофей шибко погнал, да только Гнедко, хоть и добрый конь, всё ж для крестьянской работы более схожий. Вскоре топот рысаков сзади послышался. Оглянулся Ерофей, а в санях те парни, что в трактире гуляли, а средь них трактирщик из ружья в Ерофея целятся. Стрельнул, да попал в Гнедко. Упал конь, сани на бок, Ерофей с Фаридой в снег вывалились. Разбойники из саней повыскакивали, к ним было кинулись, да вдруг, откуда ни возьмись, тройка коней вылетела: одни конь белый, другой чёрный, третий рыжий, будто огонь. В санях старик сидит бородатый, давай вокруг разбойников крутить с гиканьем. За санями пыль снежная вихрями. Разбойников уж и не видно, не слышно, а тройка всё по кругу, и будто гром по небу раскатывается.
Вдруг тройка стала, и стихло всё. На том месте, где разбойники из саней выскочили, огромный сугроб образовался, а рысаки их поодаль стоят, похрапывают, на сугроб пугливо косятся. Ерофей на Гнедко убитого поглядел, заморгал глазами:
— Как без коня-то в хозяйстве?
Тут старик на тройке подъехал, слез с облучка, подал Ерофею вожжи, сказал:
— Владей, парень, тройкой, кони не простые: от дурного глаза, от лихой руки заговоренные, и в работе будут хорошие.
Ерофей старику в пояс поклонился:
— От смерти второй раз спасаешь. В трактире деньгами одарил, а сейчас вот коней…
Но не договорил, поперхнулся, на колени перед стариком упал, Фарида рядом встала. Старик на неё кивнул, сказал ласково: