День выдался жаркий. С начальника пот ручьем, только успевает шею платком утирать. Решил на заимку к Савватею заехать, воды испить. Подъехали. Савватей на крыльцо вышел, а начальник кричит:
— Воды быстрее давай!
Савватей на Арину глянул, та ковш принесла. Выпил начальник половину, смотрит на кучера искоса. Тот сухие губы облизывает, слюну глотает, руку за ковшом потянул. Но начальник тюремный вылил воду на землю и расхохотался по-дикому. Андрей зубы стиснул, желваки на скулах перекатываются. А у Арины сердце трепещет от жалости: подняла смело голову, свела брови собольи, глаза чёрные, словно угли, горят. Тут начальник и примолк — никогда такой не видал красавицы. Расплылся в улыбке, с таратайки сполз и к Арине, но та повела плечом, отошла в сторону. Тогда .начальник к Савватею обратился за какой-то безделицей, лишь бы время потянуть да про Арину поболе вызнать. А она в это время успела воды принести, дала Андрею напиться, а увидела цепь — воскликнула:
— Словно пса на цепи держат!
И сунула украдкой напильник. Тут начальник подошел, глазенками Арину сверлит, протянул руки, но та отскочила.
— Что ж это, милая, боишься меня али брезгуешь? — проворчал тот. — Ить я охвицер! От царя чин полученный!
— Какой офицер?! — ответила смело Арина. — Тюремщик! Душегуб! Людей, словно собак, на цепи держишь!
И пошла. А на том месте, где стояла, вдруг ветер пыль закрутил. Начальник испугался, в таратайку прыгнул. А ветер ещё сильней. Тот кричит:
— Гони быстрей!
Взглянул Андрей на Арину в последний раз, но получил плетью по спине:
— Гони!!!
Приехал начальник домой, но из головы не идет: «Что ж это я — девчонки оробел. А красивая!» Который день Арина перед глазами стоит. Поглядеть на неё охота. Не вытерпел, в конце осени собрался ехать. Посадил Андрея опять кучером, двух солдат из охраны в таратайку прихватил для спокойствия. Вернулся в село, купца спрашивает:
— Что за дивчина у вас на заимке?
Но тот руками замахал:
— Что ты, там место нечистое. Я сам жизни чуть не лишился!
Но начальник тюремный хорохорится:
— Чего нам бояться? Я вон каких молодцов захватил, да ты с урядником — вот нас и пятеро!
Налил купец по рюмке для храбрости… Вышли на крыльцо; глядят — Андрея на козлах нет, лишь концы цепи с таратайки свисают. Кинулись по селу искать. Без толку. Выскочили на окраину, вдалеке беглеца увидели. И — за ним. Вот-вот догонят. Вдруг померкло всё, снег повалил, ветер подул, закрутил со свистом. Дальше носа ничего не видно. А ветер знай крутит. И хохочет над головами кто-то жутким голосом и пригоршнями снег в лица кидает. Перепугались купец с начальником, повернули обратно, на том погоня и кончилась. В это время Арина в горнице отца с матерью из тайги поджидала. Сидит, в окошко поглядывает. Вдруг видит — снег повалил, ветер поднялся, закрутил хлопьями. И на душе тревожно стало: «Неужто с батюшкой, с матушкой что приключилось?» Но тут же подумала: «Не из таковых они, чтоб испугаться бурана».
Но сердце пуще ноет, и совсем Арина встревожилась. Вдруг в окно постучал кто-то. Выскочила она на крыльцо и обомлела: под окном Андрей лежит, на ногах концы цепей. Подбежала, обхватила руками, внесла в избу, обогрела, отваром целебным напоила, на теплую печь уложила.
Вскоре Савватей с женой вернулись, снегом запорошенные.
— Ну и погодка! — крякнул Савватей, отряхиваясь. — Видать, Перелесник; над кем-то балует.
Глянул на печь и руками развел:
— Вот оно что!
…Андрей на печи в беспамятстве долго лежал, бородой оброс, но Арина не отходила, выхаживала. Очнулся он поутру. Арина рядом сидит, улыбается ласково.
Подала чашку с отваром. Выпил Андрей, вскоре силу почувствовал, слез с печи, отцу с матерью поклонился. Ну а те довольные, что всё обошлось. На стол собирают…
…Зажил с тех пор Андрей в новой семье. Пока совсем не поправился, по хозяйству помогал: дрова рубил, воду носил. С Ариной у них все сговорено — к весне свадьбу сыграют. Да прознал про Андрея какой-то лиходей, донес уряднику. Вызвали солдат ловить беглого, а с ними начальник тюремный заявился.
Поутру отправились. Подошли, в ворота стучат. Пока мать-старуха ворота отворяла да собак унимала, Арина собрала Андрея быстро, Савватей лыжи свои отдал, указал, как в лесу найти балаганчик охотничий…
Ворвалась погоня, словно волки, рычат, двор осмотрели, дом облазили, перебили все, переломали, хотели рукой махнуть, да урядник свежую лыжню приметил. И — по следу…
Вот уж к лесу подошли, да вдруг ветер закрутил, с ног сшибает, снегом окутывает, и хохочет над головой кто-то. Прикрыли тюремный начальник и урядник лица руками, присели в сугроб, а Перелесник их знай снегом окутывает, рука-ноги сковывает. И уж не хохот, а вой дикий над полем, над тайгой раздаётся. И вдруг стихло всё, поле и тайга светом покрыты, и у леса два сугроба образовались, меж них солдаты бегают, руками размахивают. Разгребли они сугробы, а в них урядник и начальник тюремный сидят скрюченные, замёрзли совсем.
Отсиделся Андрей в тайге до весны, а там Арина дошла его проведать. Скоро на большую поляну вышла. Андрей издалека увидел её, навстречу заторопился.
Вдруг ветер поднялся, перед глазами опавшую хвою и листья столбом крутит, а внутри старик косматый озорно прыгает, хохочет весело и, будто петух крыльями, руками по бокам себя хлопает. И чем ближе Андрей с Ариной друг к другу подходят, тем ветер слабей становится. Вот уж столбик совсем маленький, крутит у ног, в землю уходит и… пропал, а над головой крыльями кто-то захлопал. Андрей вверх поглядел, ничего не увидел, обнял Арину и пошли они домой. Только слышали вслед, будто хохотал кто-то да крыльями хлопал.
Братья-мельники
В белой тайге монастырь кержацкий стоял. Потому и деревня, что рядом была, Монастырской звалась. Монахи на Тoe-реке мельницу водяную держали. Сытно жили: мужики семи деревень у них зерно мололи, пятую долю за помол отдавали. А куда денешься? Другой мельницы на тридцать верст окрест не сыщешь. А за морем, как известно, телушка — полушка, да перевоз — рупь!
Как-то приехали в деревню на жительство два брата: Филипп да Никифор. Сметливые были, в работе истовые. Отвела им община гарь — кругом пни да коряги обугленные. Говорили: «С такой деляной и лешему в три года не справиться!» Глядь, а братья к осени три десятины ржи посеяли! Ладный урожай вырастили — сам-десять собрали. Урожай-то ладный, да едоков в каждой избе по десять ртов. А тут святым отцам отдай за помол чуть не четверть. Ну и решили свою поставить мельницу. Повыше монастырской мукомольни; прямо за перекатом у омута приглядели местечко. И мужикам объявили:
— Кто помогать будет, тому и помол бесплатный.
Мужики вроде не отказывались — общими силами куда легче. Но кой-кто рукой сокрушённо махнул:
— Водяной на реке две мельницы не потерпит. Не одни вы такие умники. До вас Сидор Саврасов строить надумал, как раз у омута: лес заготовил, из городу жернова привезти уж хотел, да как-то пришел, глядит — доски с брёвнами в речку сброшены, которые прибило к берегу, которые водой унесло. Сидор кой-какие брёвешки выловил — на другой день опять все разбросано. Вот вечером и сел караулить. Баба его долго ждала, а как за полночь перевалило, Сидор в избу вбежал. Мокрый да побитый весь. Саврасиха потом рассказывала, будто чертей он встретил. Страху-то натерпелся: в воде топили, палками колотили — чуть не до смерти замучили. И наказ дали, чтоб съезжал с этих мест поскорее. Вскоре и впрямь неведомо куда с семьею уехал. С тех пор в деревне про меленку не вспоминали: не то что строить, думать боялись, к монастырским зерно возили.
Братья мужиков выслушали, руками развели и говорят:
— Что ж, строить одни будем, но поднимем ли?
Мужики настороженно на братьев поглядывают, выжидают будто. А Никифор-то и говорит:
— Беда Сидора в том и была, что один за непосильное взялся. На муравейник-то гляньте: кто песчинку, кто соломинку тащит, а скопом каку кучищу. нагребут!