Читать интересную книгу Дальний остров - Джонатан Франзен

Шершни

В начале девяностых, дойдя до абсолютного безденежья, я начал принимать приглашения знакомых пожить у них летом и последить за домом. Первый дом, куда я таким образом вселился, принадлежал профессору моей альма-матер. Они с женой боялись, что их сын, студент колледжа, будет в их отсутствие устраивать там вечеринки, и поэтому убеждали меня рассматривать дом как свое частное, недоступное для прочих жилище. Но даже одному мне было там нелегко: чужой дом — это чьи-то купальные халаты в шкафу, запас чьих-то приправ в холодильнике, чьи-то волосы в сливе душа. А когда в доме, что было неизбежно, появился их сын и принялся бегать туда-сюда босиком, потом стал звать друзей и закатывать вечеринки до поздней ночи, я почувствовал себя больным от бессилия и зависти. Должно быть, выглядел я отталкивающе, настоящий дух тоскливого безмолвия, потому что однажды утром на кухне сын хозяев, хоть я не сказал ему ни слова, поднял голову от своей холодной тарелки с хлопьями и грубо привел меня в чувство: «Это мой дом, Джонатан».

Несколько лет спустя, дойдя до сверхабсолютного безденежья, я сделался летним хранителем величественного дома с украшениями из искусственного мрамора в Мидии, штат Пенсильвания, принадлежавшего моим старшим друзьям Кену и Джоан. Мое прозрение совершилось однажды вечером за мартини, который Джоан зря встряхивала с кубиками льда, о чем ей с нежным упреком заметил Кен. Я сидел с ними на мшистой задней террасе, а они с неким размягченным смирением перебирали проблемы, которые ставит перед ними дом. Матрас из пеноматериала в их спальне крошится и испещрен воронками; красивые ковры превращаются в пыль из-за моли, которую не истребить никакими силами. Кен сделал себе еще один мартини, а потом, глядя на ту часть крыши, что протекает в сильный дождь, произнес резюме, которое неожиданно подсказало мне, как я мог бы жить счастливее, как мне освободиться от гнетущего чувства финансовой ответственности, завещанного родителями. Небрежно держа бокал под углом, Кен задумчиво, не обращаясь ни к кому в особенности, сказал: «Да ведь мы… всегда жили и живем не по средствам».

Единственное, что я должен был делать в Мидии в обмен на проживание, это косить обширную лужайку Кена и Джоан. Косьба газонов неизменно была одним из тех занятий, что приводили меня в наибольшее отчаяние, и, следуя примеру Кенни, я зажил «не по средствам»: откладывал первую косьбу до тех пор, пока трава не выросла настолько, что, взявшись за газонокосилку, я должен был каждые пять минут останавливаться и опорожнять мешок. Со второй косьбой я тянул еще дольше. Когда наконец я за нее принялся, оказалось, что лужайка заселена множеством земляных шершней. Размером они были с пальчиковую батарейку, а по собственнической агрессивности превосходили даже сына владельцев моего первого летнего приюта. Я позвонил Кену и Джоан в их вермонтское летнее прибежище, и Кен сказал мне, что надо, когда стемнеет и шершни уснут в своих норках, обходить их все одну за другой, наливать в каждую бензин и поджигать.

Я знал, что бензин требует осторожности. Когда я вечером вышел с фонариком и канистрой на лужайку, я, налив бензин в очередную норку, закрывал канистру колпачком, отставлял ее на безопасное расстояние и только потом бросал в норку зажженную спичку. Из некоторых норок, перед тем как я устраивал там ад, слышно было тихое жалобное жужжание, но мое сочувствие шершням перевешивалось восторгом пиромана от вспышек и удовлетворением оттого, что я избавляю свое жилище от захватчиков. В какой-то момент я ослабил бдительность, перестал закрывать канистру между убийствами, и, разумеется, попалась спичка, не желавшая загораться. Пока я раз за разом чиркал ею о коробок, а потом вытаскивал другую спичку, бензиновые пары незримо плыли вниз по склону пригорка к тому месту, где я оставил канистру. Когда я наконец поджег норку и побежал вниз по склону, за мной устремилась огненная река. Обогнав меня, она выдохлась и погасла немного не доходя до канистры, и прошел час, прежде чем я перестал дрожать. Я едва не спалил дом, где живу, — дом, помимо прочего, не мой. Как ни скромны мои средства, лучше все же, подумалось мне, существовать в их границах. С тех пор я никогда не поселялся у знакомых.

Неприглядное Средиземное

В юго-восточной части республики Кипр в последние годы мощно развивается туриндустрия с прицелом на иностранцев. Крупные отели средней этажности, специализирующиеся на отпускных пакетах услуг для немцев и русских, возвышаются над стройными рядами пляжных шезлонгов и зонтиков, а синева Средиземного моря, что и говорить, необычайна. Тут можно очень приятно провести неделю, разъезжая по современным дорогам, утоляя жажду хорошим местным пивом и не подозревая, что в этих краях происходят самые массовые во всем Евросоюзе убийства певчих птиц.

В последний день апреля я отправился в преуспевающий курортный городок Протарас, чтобы встретиться с четырьмя членами Комитета против истребления птиц (CABS) — немецкой общественной организации, которая устраивает сезонные добровольческие «лагеря» в странах Средиземноморья. Поскольку главный сезон ловли певчих птиц на Кипре — осень, когда перелетные пернатые отправляются на юг, нагуляв за лето жирок в северных широтах, я беспокоился, что мы мало что увидим, однако первый же сад, куда мы зашли, расположенный у оживленного шоссе, был полон прутьев, намазанных птичьим клеем. Прямые палки дюймов в тридцать длиной покрывают клейкой смолой дамасской сливы и искусно располагают в ветвях невысоких деревьев так, чтобы птицам хотелось на них садиться. Активисты CABS, которых возглавлял худощавый молодой итальянец с окладистой бородой по имени Андреа Рутильяно, рассыпались по саду и принялись снимать палки, натирать их землей, нейтрализуя клей, и ломать пополам. На всех палках были налипшие перья. В кроне лимонного дерева мы обнаружили «живой плод» — самца мухоловки-белошейки, висящего вниз головой; и хвост, и лапки, и черные с белым крылья у него прилипли. Он дергался и тщетно крутил головой, Рутильяно снял его на видео с разных ракурсов, а Дино Менси, итальянский доброволец постарше, сделал несколько фотоснимков. «Фотографии нужны, — сказал генеральный секретарь организации Алекс Хейд, немец с серьезным лицом. — Война выигрывается в газетах, а не на поле боя».

Под жарким солнцем два итальянца в четыре руки вызволяли мухоловку, бережно освобождая перышко за перышком, прыская, чтобы размягчать клей, мыльным раствором из шприца и досадливо морщась, когда терялось перо. Под конец Рутильяно тщательно удалил клей с крохотных птичьих лапок. «Клея совсем не должно оставаться, — сказал он. — Когда я первый год этим занимался, я немножко оставил на лапке у птицы, и на моих глазах она полетела и, сев на палку, снова приклеилась. Пришлось лезть на дерево». Рутильяно передал мухоловку мне, я раскрыл ладони, и птица устремилась через сад на бреющем полете, продолжая свой путь на север.

Вокруг шумел транспорт, на бахче росли дыни, виднелись жилые массивы, гостиничные комплексы. Крепыш Дэвид Конлин, бывший британский военный, бросил в траву пучок приведенных в негодность палок и сказал: «Просто ужас. Тут, куда ни зайди, всюду такое». Я смотрел, как Рутильяно и Менси отклеивали следующую птицу — пеночку-трещотку, чудесное создание с желтой шейкой. В таком близком разглядывании было что-то неправильное: чтобы хорошенько рассмотреть особь этого вида, обычно надо вооружиться биноклем и терпением. Происходящее разочаровывало в буквальном смысле: уничтожало чары. Мне хотелось сказать пеночке то же, что якобы сказал святой Франциск Ассизский, увидев дикое животное в неволе: «Зачем ты позволила себя поймать?»

Когда мы выходили из сада, Рутильяно посоветовал Хейду вывернуть наизнанку свою футболку с надписью «CABS», чтобы мы больше походили на обычных гуляющих туристов. На Кипре закон разрешает заходить на любую частную территорию, если она не обнесена забором, и с 1974 года все способы ловли певчих птиц уголовно наказуемы, но все же наше поведение казалось мне бесцеремонным и небезопасным. Одетые в черное и тускло-коричневое, мы выглядели скорее отрядом боевиков, чем группой туристов. Местная жительница — возможно, хозяйка сада — проводила нас безучастным взглядом, когда мы двинулись в сторону от моря по немощеной дорожке. Потом нас обогнал пикап с мужчиной за рулем, и мы, опасаясь, что человек торопится снять птичий урожай, побежали за ним трусцой.

На его заднем дворе мы обнаружили две пары двадцатифутовых металлических трубок, прислоненных параллельно друг другу к садовым стульям: мини-фабрика по изготовлению клейких палок, такие предприятия приносят неплохой доход владеющим этим ремеслом киприотам, большей частью пожилым. «Хозяин их делает и немножко оставляет себе», — сказал Рутильяно. Он и его товарищи нахально расхаживали вокруг клеток с курами и кроликами, сняли несколько палок, на которых не было птиц, и положили на трубки. Потом мы по частным владениям взошли на холм и спустились в другой сад, пересеченный поливальными шлангами и увешанный приклеившимися птицами. «Questo giardino è un disastro!»[18] — сказал Менси, говоривший только по-итальянски.