в моей голове, пока Рыжов старший, из последних сил сдерживая гнев, сжимал в кулаке угрожающе покачивающийся ремень и отчитывал младшего брата. Видно было, каких усилий стоит Федору прямо здесь и сейчас не сорваться и не отлупить сглупившего Ваньку на глазах у всех.
Пацаненок же, преданно глядя на старшего, крепко сжимал в руках две бутылки, и покаянно молчал, всем своим видом выражая глубокое раскаянье. И очень хотелось верить в то, что вместе с раскаяньем в деткой голове рождалось осознание. Но это неточно.
Я прекрасно помнил себя, когда отец или мама ругали меня, с моей точки зрения, несправедливо. Стоишь себе такой, о своем думаешь, главное, сильно в собственные мысли не углубляться, чтобы не спалиться перед родителями, иначе разговор по душам может затянуться.
В разговор братьев, точнее, в монолог Федора, я не встревал, старался не отсвечивать, чтобы еще больше не смущать малого.
Ванька сначала пытался объясниться, но чем больше распалялся старший брат, тем печальнее и молчаливей становился младший.
— Погоди, я еще Оксане скажу! — Федор потряс ремнем, и мальчишка не выдержал:
— Федя, не на-а-адо! — всхлипнул несчастный.
— Думать надо было головой, а не задницей! — рявкнул Рыжов-старший. — Извиняйся перед Алексеем и домой. Ты у меня до конца лета из дома больше не выйдешь, понял?
— Понял, — обреченно кивнул Иван, поднимая на меня зареванное лицо. — Из-з-вините, я не хотел…
— Принято, — кивнул я и протянул Ване ладонь. — Мир?
Рыжов-младший сначала покосился на брата и только после этого, осторожно поставив на деревянный настил бутылки и обтерев ладошку о шорты, робко подал свою руку.
Я осторожно, но крепко пожал детские пальцы, улыбнулся и подмигнул пацану, разрушая воспитательный момент. Ванька широко распахнул от удивления глаза и несмело улыбнулся в ответ.
— Алексей, извини меня за брата, — разворачиваясь ко мне, отчеканил Федор. — Такого больше не повторится. Будем… признательны, если ты не дашь истории ход. Но я пойму.
— Федор, идите уже домой, а? — я закатил глаза, показывая свое отношение к его глупостям. — Иван, надеюсь, ты, правда, понял, насколько глупо иди драться с оружием, не имея опыта. Лучше запишись на борьбу, там научат применять свою силу на пользу, ну и защищать близких, самом собой. Да вот хотя бы в секцию греко-римской… в смысле классической борьбы запишись. Короче, Иван, шуруй на занятия к «классикам» и будешь как твой тезка, Иван Поддубный, сильным и смелым, справедливым.
У Ваньки загорелись глаза, но он промолчал. Ну и ладно, главное, что семена, кажется, упали в подготовленную почву, а уж мелкий своего не упустит, уговорит брата отвести его на борьбу.
— Спасибо, — Рыжов протянул мне руку, мы обменялись рукопожатиями и ребята двинули на выход. — Шевели ластами, — прикрикнул на младшего старший. — А, это тебе, — кивнул на бутылки с водой Рыжов.
— Спасибо.
— Увидимся. И это… Поосторожней со своим начальником, — кинул на прощанье Федор и почти кубарем скатился с лестницы, я даже не успел удивиться.
— Федор! — свесившись с перил, крикнул я. — Ты о чем?
Но Рыжов, не оглядываясь, махнул рукой, ухватил брата за плечо и потащил с пляжа, оставив меня в недоумение. Догнать я его не мог, иначе на вышке никого не останется, а кричать на весь пляж «вернись, я все прощу» ну такая себе идея. Интересно, что он имел в виду? Неужто Сидор Кузьмич и перед Федором засветился в своем истинном образе — в роли сотрудника органов Комитета государственной безопасности. Если да, то за каким чертом? Что ему нужно от Рыжова?
— Ну, чего тут у тебя? Тишина? О, водичка! — Женькина трескотня вырвала меня из размышлений. — Кто принес? Фу, теплая, — скривился напарник, сбивая о перила железную крышку и присасываясь к горлышку. — Фу-у-х, ну и жара! К вечеру сдохнем! Пирожки будешь? — Друг протянул мне пакет. — С мясом не стал брать, капуста и сладкие.
— Спасибо, — машинально поблагодарил я, вытаскивая пирожок позажаристей и впиваясь в него зубами. Желудок благодарно заурчал. — Тетя Дуся в себя пришла?
— Фух, — отрываясь от бутылки, выдохнул Жека, утираясь рукой. — А? А-а-а, да не знаю, наверное, не спрашивал. Че за пацан у тебя тут был? Про Кузьмича не слыхать? — Женька строчил вопросы и ответы как из пулемета.
— Приятель с братом в гости заходили. Про Кузьмича не слыхать. Сам ничего по пляжу не собрал?
— Неа, — Женька покачал головой. — Никто ничего не знает, не слышал, не видел. Так, мусолят слухи, перевирают почем зря. Ты прикинь, оказывается, мы с тобой труп вытащили. Во я удивился, когда услышал! — напарник покачал головой. — Вот у людей фантазия, и откуда такое берут, прям не знаю. Прям сплошные свидетели, а как до дела, так никто и ничего, — Женька плюхнулся на свой стул. — Фу-у-ух! До вечера отсюда больше не слезу. И тебе не советую. На улице просто Сахара какая-то, а не Кубань! — пожаловался друг. — Что тут у нас, тихо?
— Тихо, — я кивнул головой, оторвался от второго пирожка, отхлебнул воды и зажмурился от удовольствия.
Как-то сразу ушли за горизонт мысли и о пропавшем Сидоре Кузьмиче, и проблемы семейства Рыжовых, и мои собственные странности в жизни. Еда — великая сила, а вкусные пирожки — абсолютное оружие по уничтожению времени: куснул один, когда очнулся, полкастрюльки выпечки съедено, и час жизни куда-то делся под литр молока.
— Я тут к коту заходил, интересовался, что как, все думаю, говорить мне ментам про лодку или подождать.
— К кому заходил? — я чуть не подавился, представив, как Жека советуется с котом насчет показаний.
— Ну, к Котову Василь Василичу, заму опорника.
Так и хотелось сказать Женьке: ни черта не понял, но было очень интересно. Потом до меня дошло: кот — это, видимо, прозвище кого-то из милиционеров из опорника, назвали так из-за фамилии, да и имя оказалось «кошачьим», прямо под стать.
— И что Котов?
— Что, что… — Жека взъерошил пятерней шевелюру, — выставил меня, велел не мешать и под ногами не путаться, мол, без сопливых разберутся. Как за помощью, так к нам бегут, ребята, помогите, на дежурство надо усиление, в рейд сходить, баб голых впоймать, — передразнил кого-то напарник. — А как информацией поделиться, так шиш с маслом. Ну, погоди еще у меня, наведу порчу, будешь у меня плясать с полными штанами без бумаги.
— А ты умеешь? — удивился я.
— Что?
— Ну, порчу наводить, — уточнил я и, с огорчением оглядев третий пирожок, откусил сладкую выпечку. Абрикосовое варенье едва не брызнуло наружу, но я успел слизнуть его языком.
— Пургену в воду сыпану, вот и вся порча, — хмыкнул Женька и заорал. — Граждане отдыхающие.