осознала, как глупо себя вёдет. Она ли это? Сидит и прихорашивается ради сослуживца только потому, что он продемонстрировал порядочность, и не повёл себя, как скотина? Она, взрослая женщина, к тому же замужем за привлекательным мужчиной, с которым ещё и весело?
Бритт-Мари от души поблагодарила Рюбэка, когда тот вернулся с двумя чашками кофе, сел за свой стол и зажёг сигарету. Слегка покачиваясь из стороны в сторону в кресле, Рюбэк принялся разглядывать напарницу. Потом легонько постучал кончиком сигареты по краю блюдца с оттиском «Чинзано», стряхивая пепел.
— Сдаётся мне, в Эстертуне житьё спокойное. Фагерберг называет её компактным РЖЦ-городком. Что это значит?[11]
— Работа, жильё и центр. Всё в одном месте.
— А я подумал, «ж» — значит жулик, — пошутил Рюбэк, гася окурок.
Бритт-Мари засмеялась.
— Ну уж нет, — возразила она. — Здесь, в Эстертуне, преступность практически отсутствует.
Бритт-Мари взглянула в окно. Высокое чистое голубое небо сияло над городом.
Рюбэк поднялся и взял со стола кипу бумаг.
— Мне нужно к Фагербергу, — пояснил он.
— Я пойду с тобой.
Рюбэк скептически взглянул на Бритт-Мари, но так ничего и не сказал, пока они шли по длинному коридору.
Фагерберг и Кроок уже сидели в кабинете и курили, когда туда вошли Бритт-Мари с Рюбэком. Солнечный луч проник в окно, и Бритт-Мари обратила внимание, как в узкой полосе света медленно поднимается к потолку табачный дым.
— Доброе утро, — сказала Бритт-Мари, занимая один из свободных стульев.
Фагерберг ничего не ответил.
— Я сказала «доброе утро», — повторила она, выдавив из себя улыбку.
Фагерберг не спеша положил сигарету на блюдце, откинулся на спинку кресла и сложил руки на коленях. В кресле что-то хрустнуло, когда он, слегка оттолкнувшись, отъехал немного назад.
— Инспектору недостаточно работы с документами?
— Я могу принести больше пользы здесь.
В полной тишине комиссар несколько мгновений пристально изучал Бритт-Мари, облизывая тонкие губы кончиком языка.
— Я определяю, где инспектор может принести больше пользы.
— Но…
Бледное лицо Фагерберга залилось краской, а зрачки сузились. Он вскочил так внезапно, что ударился о край стола, и задел блюдце, уронив его на пол. Окурки разлетелись по ковролину, оставляя за собой уродливые дорожки пепла.
— Вон! — проревел комиссар, указывая одной рукой на дверь. — Если инспектор Удин желает продолжить работу в моём отделе, ей следует научиться исполнять приказы.
6
Через неделю гнев Бритт-Мари утих. Но не потому, что она наконец получила какое-то иное задание, нет, просто она была по горло сыта этим чувством. Точно так же, как любой человек не способен каждый день есть одинаковую пищу, и у Бритт-Мари уже не хватало сил возмущаться. Место гнева в её душе заняло какое-то подобие смирения, жуткая пустота, которую сама она едва ли могла осознать. Возможно, эта пустота образовалась от утраты всех надежд, которые Бритт-Мари связывала с выходом на работу в то время, когда ещё сидела дома с Эриком. Разбитые мечты о наполненной смыслом, содержательной жизни на другом берегу декретного отпуска. Или же она попросту свыклась с мыслью о том, что её место действительно в этом кабинете с двумя письменными столами, из которых один вечно пустует — ведь инспектор Рюбэк обычно занят совещаниями или другими служебными делами.
Три следователя, с которыми ей не удалось познакомиться в первый день на службе — Олссон, Свенссон и Петерссон, — все оказались мужчинами средних лет и, насколько могла видеть Бритт-Мари, все они были настроены дружески по отношению к ней. Только Фагерберг, своей железной рукой заправлявший всем в отделе, поручил им другие расследования, и Бритт-Мари редко с ними пересекалась.
Комиссар Фагерберг больше не демонстрировал открытой неприязни, лишь сдержанную незаинтересованность. Практически всё время, что Фагерберг проводил в своём кабинете, на стене перед ним горела красная лампочка «занято».
Но у него, вне всяких сомнений, было много дел. Несмотря на то, что Эстертуна со стороны выглядела идиллически, в этом тихом омуте происходили ужасные вещи — пьяные драки, домашнее насилие, самоубийства. А всего несколько дней назад практически в центре города торговец из автолавки был ограблен человеком в маске и лишился всей своей дневной выручки.
Зови-меня-Алисой изо всех сил старалась сделать пребывание Бритт-Мари в отделе более комфортным. Да и Рюбэк был почти что чересчур любезен, словно стараясь компенсировать скотство старших коллег.
Однажды, когда Рюбэк явился в кабинет с кофе и булочками с корицей, Бритт-Мари вспомнила, что забыла дома контейнер с едой. Это, конечно, не трагедия — вокруг центральной площади полно лавок и ресторанчиков, но у Бритт-Мари, как обычно, было туго с деньгами. К тому же, её раздражал тот факт, что контейнер с жареной икрой трески и картофелем так и простоит без всякой пользы в холодильнике.
— Большое спасибо, — сказала она, видя, что Рюбэк ставит чашку кофе и кладет для неё булочку рядом с пишущей машинкой. — Только с перекусом придётся подождать. Мне нужно забежать домой и забрать свой обед.
— Я могу пригласить тебя на ланч, — ответил Рюбэк, и взгляд его игриво заблестел. Бритт-Мари словно пригрелась под этим взглядом, как будто свет из его глаз нашёл каким-то образом дорогу к её сердцу, и растопил в нём лёд ненужности.
— Я живу всего в пяти минутах ходьбы, — пробормотала она, вскочила, схватила сумочку и поспешила прочь.
До дома и вправду было недалеко.
Миновав винный магазин «Сюстембулагет», она свернула на Бергсгатан, откуда направилась прямиком в парк Берлинпаркен, который на самом деле не имел никакого отношения к городу Берлину. Парк назвали в честь скульптора, который создал бронзовую статую кормящей матери. Она стояла возле больших качелей. Парк был окружён трёхэтажными домами с плоскими крышами и маленькими балкончиками, откуда открывался прекрасный вид на его зеленые насаждения.
В любом другом случае Бритт-Мари сократила бы путь через парк, но сейчас в задней его части зияла огромная рана — на