Другая удача - работа в Форте 16. Здесь я получил, однако, весьма предметный урок. Но об этом - по порядку.
Форт 16, находившийся неподалеку, представлял собой хорошо сохранившееся и, даже по меркам современной войны, весьма внушительное оборонительное сооружение. В глубине холма были выкопаны многочисленные подземные ходы, соединявшие меду собой полуврытые в землю бункера и галереи. Холм с этой «начинкой» окружен шестиугольной формы в плане глубоким (не менее 6 м) рвом, вертикальные стены которого облицованы кирпичом. За стенами шестиугольника с внутренней стороны на уровне дна были проложены сводчатые галереи, из которых открывались узкие бойницы так, что, в случае нужды, внутреннее пространство рва могло простреливаться сплошным кинжальным огнем.
Через ров были перекинуты легкие деревянные мостики.
В казематах внутри огороженного рвом островка был лагерь для англичан и французов, были также и канадцы. Во рву начали строить из силикатного кирпича одноэтажную пристройку к стене, возможно с целью расширения карцера, который уже был там.
Мы таскали кирпич, песок и работали в качестве подсобников у каменщиков из числа военнопленных англичан.
Руководил работами крикливый ефрейтор, без конца оравший: «Los, los, Mensch, Pfaulebande, Verfluchten Hunde! Schnell, schnell! »
Здесь, так же как и у английского лагеря ранее, после обеда мы получали остатки пищи, куски хлеба, галеты. В этом и состояла ценность командировки.
В уже построенной части одноэтажного строения уже сидели, отбывая наказание, пленные. Они не голодали: к ним спускался повар в белом колпаке, неся на подносе вполне ресторанные блюда - тарелки с котлетами и гарниром, но курить им не было разрешено. Когда я проходил мимо, они показывали знаками, что просят огня, прикурить сигарету.
Как-то раз, я, не устояв перед просьбой, передал в окошко зажженную сигарету. Это увидел зловредный ефрейтор, засветил мне оплеуху. Но этим дело не закончилось. В наказание меня засадили в карцер, но, конечно, не к англичанам, а в подземную галерею, что выходила бойницами в ров. Оказывается, там уже находились несколько соотечественников. В галерее, так, чтобы нельзя было дотянуться до бойницы, были сооружены деревянные клетки, решетчатое дно клетки приподнято над бетонным полом, потолок клетки ниже человеческого роста, нельзя встать, чтобы разогнуться, длина и ширина - нельзя вытянуться. Несмотря на лето - сыро и холодно. И, вдобавок, - блохи. Если опустить руку ладонью к полу, они, прыгая, стучат в ладонь. Вонь от параши, которую не выносили неизвестно сколько дней.
Сидел там три дня, показавшиеся мне вечностью, без пищи и воды. Издали через узкий просвет бойницы видел своих, работавших. Кричал им, но они, даже если и слышали меня, подойти не могли.
Есть у меня мечта, попроситься к полякам, побывать в Торуне, посетить Форт 16, так же как и другие памятные места, о которых далее, и осмотреть стены камеры моего недолгого заключения в этом карцере. Дело в том, что от нечего делать я тщательно выцарапал на стене найденным на полу гвоздем из М.Ю. Лермонтова:
Молча сижу у окошка темницы,Синее небо отсюда мне видно.В небе летают вольные птицы,Глядя на них мне и больно и стыдно.
Нет на устах моих грешной молитвы,Нету и песни во славу любезной.Помню я только старинные битвы,Меч мой тяжелый да панцирь железный.
В каменный панцирь я ныне закован,Каменный шлем мою голову давит,Щит мой от стрел и меча заколдован,Конь мой бежит и никто им не правит.
Быстрое время - мой конь неизменный,Шлема забрало - решетка бойницыКаменный панцирь - высокие стеныЩит мой - чугунные двери темницы.
Мчись же быстрее, проклятое время,Душно под новою броней мне стало,Смерть, как приедем, подержит мне стремя,Слезу и сдерну с лица я забрало!
Писал по памяти, по прошествии многих десятилетий не ручаюсь за точность. Однако проверять по первоисточнику не буду, пусть будет написано так, как это сохранилось в моей памяти. Думаю, не обиделся бы Михаил Юрьевич.
Выпустили из карцера, и больше мне уже не удалось побывать в этом злополучном Форте 16.
Время шло к осени. Фронт все ближе придвигался с Востока, немцы переселяли к нам все больше военнопленных из лагерей, оставляемых на территории, освобождаемой советскими войсками. Прибывали и новые. Так, кажется в августе, поступила большая группа только что захваченных в плен где-то под Варшавой.
Территория лагеря расширилась за счет соседних дворов, где построили наспех деревянные бараки. Каждый день по заведенному порядку проходили переклички и пересчитывания, выезды на работы, но столь же удачных больше не случалось. Как-то вдруг утром я услышал, что вызывают мой номер. Комплектуется команда на отъезд. С дрожью в коленях (куда пошлют?) cобрались во дворе, захватив свое имущество. Подвели нас к сараю, открыли и предложили выбрать себе, что получше из кучи лежавшего тряпья. Мне попался почти новый френч солдата какой-то из уже несуществующих армий, то ли греческой, то ли чешской, такие же штаны, почти целые ботинки. На спине френча и коленях штанов, как водится, белой краской выведены большие буквы «SU» (Soviet Union). Долго стояли, гадая, что же нам предстоит. Наконец, подошли шестеро конвойных в полном снаряжении (с рюкзаками, обшитыми телячьей шкурой), вооруженные винтовками. Еще раз, пересчитав и сверившись со списком, повели нас пешком на вокзал. Посадили в обычный пассажирский поезд, освободив в вагоне один отсек, поезд тронулся. Вагон заполнен пассажирами, разговаривают по-немецки, любопытно кося на нас глазами. Здесь следует отвлечься, сказав о том, что вся территория бывшего «Польского коридора» была включена в состав Германии, города приобрели немецкие названия (Торунь - Торн, Гданьск - Данциг, Шецин - Штеттин, Быдгощь - Бромберг и пр.), а говорить по-польски не разрешалось. Вывески и таблички с наименованиями улиц в Торуни были на немецком языке, даже между собой, находясь на улице, поляки говорили по-немецки.
Так и в вагоне, кругом слышалась только немецкая речь. Кто-то из наших, обратившись к парнишке пассажиру, спросил его что-то по-польски, тот по-польски же ответил. К разговору присоединилась молодая полька, и постепенно разговор с соседями по вагону развязался, немецкие конвоиры этому не препятствовали. Поляки расспрашивали о том, откуда мы родом, где и как оказались в плену. Один, судя по воротничку - духовного звания, пристал с расспросами о Егорове, Тухачевском и причинах их ареста. Отвечали принятыми у нас штампами - «они, дескать, работали на иностранные разведки», что вызвало у поляков многозначительные усмешки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});