Читать интересную книгу Via Baltica (сборник) - Юргис Кунчинас

Кстати, чахотке подвержены >55 видов млекопитающих и около 25 видов птиц. Реже болеют земноводные и пресмыкающиеся. Заболевают телята, коровы, свиньи. Из пушных – нутрии, выдры, красные и полярные лисы. Даже куры (эта клуша околеет, как чахотка одолеет, будет ей не до цыплят, свят-свят-свят…)! Чахотка также затрагивает слонов, гиппопотамов и обезьян. Туберкулы обильно распространяются в запущенных зоопарках (Каунас, Москва, Гродно). Инфицированные коровы начинают кашлять, худеть, у них увеличиваются лимфоузлы. Куры начинают хромать. У лисиц начинается рвота, расстраивается пищеварение (кто-нибудь видел блюющих лис? Хромоногих кур? Кашляющих коней?). Заболевшие животные истребляются.

ЛИТЕРАТУРА:

Орел С. Успехи советской власти в борьбе с чахоткой. Вильнюс, 1945.

Орел С. Эффективная профилактика туберкулеза в Советской Литве. Вильнюс, 1946.

Венсловайтис П. Смерть под черемухой. Роман. «Пиета», 1997.

Календарь чахоточного. – Каунас, 1938 (бесплатное приложение к ж-лу «Борьба с чахоткой»).

Мое внимание давно привлекало то, что передвигается, – но всего я, конечно, не изучил. Тем не менее хочу поделиться воспоминанием о временах, когда я, приготовив уроки, после ужина ложился в постель, скрещивал руки за головой (эту позу я видел в кино) и пытался решить: построит Хрущев коммунизм или не построит? Мне очень хотелось, чтобы построил: ведь коммунизм был намечен на 1980 год. Мне будет всего сорок три. Еще тридцать, а может, и сорок лет я смогу благоденствовать при коммунизме. Без всякой иронии – я обдумывал такую возможность. Мне тогда было четырнадцать. Я не курил и не пил. Каждое утро делал гимнастику, обливался холодной водой. Дважды в день между школой и домом я видел написанный аршинными буквами «Моральный кодекс строителя коммунизма». Первым над моими мечтами надругался дядюшка Йонас, вернувшийся из Красноярска. Нет, он ничего не сказал, только скривился так, что у меня мороз побежал по коже. Я обиделся и стал его избегать, хотя он был добрый малый, даром что полицейский из бывших. А теперь никто ни над чем не глумится – лень одолела и сил нет. По вечерам мы, подростки, усаживались на откосе и вели разговоры. Старшие начинали уже покуривать. Я не курил. Однажды Стас (его отец был офицером еще при Смятоне, но пропал во время войны), говорит: Знаете, что Черчилль сказал о хрущевском плане? Ну, ну, замерла наша кодла. А Черчилль, по имени Уинстон, сказал: я-то все время думал умереть от старости, но теперь, похоже, умру от смеха! Все громко захохотали, а у меня так защемило сердце, что чуть не стошнило. Но если по правде: тогда впервые была поколеблена моя вера в скорый приход коммунизма. Но я не совсем отчаялся. В то лето на пять копеек подешевело мороженое, а в столовых хлеб стали давать бесплатно. Бери и ешь, сколько хочешь. Парни из ремеслухи набивали им все карманы и после кормили больного лося, жившего в парке за загородкой. Школьный врач говорил, что лось болеет чахоткой, только никто не верил. Лось – и чахотка? Чушь какая-то. На будущий год, думал я, подешевеет уже мармелад, а автобусы и кино станут бесплатные. Когда этого не случилось, моя вера вовсю зашаталась, тем более, что Стас приносил интересные новости. И все же я верил, ибо хотел верить. По хрущевскому плану наш городок должен был стать портом пяти морей, часть моих земляков – обустроиться на Луне, и все это так реально, спутники ведь летают!

Испортил все проклятый Карибский кризис: мы смотрели концерт художественной самодеятельности в местном клубе, а русские корабли на крейсерской скорости уже двигались к Кубе. Отец кусал губы и говорил матери: знаешь, если не ночью, то утром может случиться полная катастрофа. Как известно, тогда обошлось, но чубы затрещали у всех. Строительство затянулось, позабылось, ну ладно.

Все равно какое-никакое начало было положено. Это немного перекликается с передвижными предметами и явлениями, хотя они существовали до появления коммунистической догмы. Только я по глупости еще много чего не знал. Скажем, с передвижным (походным) алтарем я столкнулся только у Гашека, когда познакомился с фельдкуратом Кацем – он, оказывается, давным-давно пользовался этим сакральным приспособлением. И спустя многие годы я вычитал, что портативные алтари, с разрешения папы, приобретали средневековые рыцари, епископы и магнаты.

Кроме освоения целины, Хрущев устроил множество маленьких революций (например, позволил Межелайтису [22] заново создать «Человека», а Балтакису [23] издать «Чертов мост»). Все лило воду на мельницу коммунизма, и, если бы не военные, бюрократы и партийные скупердяи-коллеги Никиты Сергеевича, настал бы конец не только чахотке или чесотке. Мы бы, пожалуй, дождались чего-то похожего на коммунизм. Еще в армии один белорусский колхозник изложил мне свою, и довольно меткую, формулу коммунизма: чай, сахар, белый хлеб! Так вот. Этого мы бы, мы точно, достигли. А еще ведь летал Гагарин, выросли блочные города, ГЭСы. Невиданного размаха достигла химическая промышленность. Было много другого, прочно забытого. Например, передвижное кино.

Киномеханик бывал везде – в аулах, на флоте, на целине, в Карелии, да и в нашей родной деревне. Теперь, когда совсем развалился стационарный кинематограф, мое поколение вспоминает о передвижном как о чем-то романтическом, милом, сентиментальном. Огромные кинотеатры переделываются в сауны, универмаги, салуны. Но о чем сожалеть, если разрушено практически все, что было передвижного. Передвижные выставки помните? Тоже явление тех мечтательных лет – глубокое и успевшее укорениться. Соберет какой-нибудь Тарсис или Катарсис пятьдесят работ, добавит небьющуюся скульптуру, все уложит на грузовик – и вперед! И увидят по всей Литве: в клубах, библиотеках, цехах, ленинских уголках, больницах, повсюду, где имеются стены и не капает с потолка. И человек понимал, что изображено на картине! Пшеничное поле – оно и есть пшеничное поле, а не какое-то желтое – хорошо еще, если желтое! – пятно на холсте. Рука – это рука, а молоток – молоток. Многие сварщики, швеи и снабженцы, подняв глаза от общепитовского борща, впервые увидели настоящий холст, графический лист или статую, которая даже издали не походила на то, что эти люди наблюдали на кладбище.

Нечего издеваться. Какой бы чудовищной изгородью ни отделил нас Хрущев от остального мира, только благодаря ему мы стали ценить все передвижное и портативное. Портативные газовые плитки, передвижные зубосверлильные кабинеты, складные стулья, столы, буфеты, – все это вошло в наш быт и стало поистине фундаментальным. Человек был тоже передвижным, как в шахматах пешка, но это к слову. Партию больше заботили портативные пишущие машинки, портативные радиопередатчики и приемники. Если машинок и передатчиков никто никогда не видел в продаже, – то приемники, пусть и громоздкие, все-таки продавались вполне свободно, и разные голоса сквозь ужасный шум, грохот и скрежет пробивались к самым упорным. Откуда еще Стас мог узнать, что говорил Уинстон Черчилль? Еще до латвийских «Спидол» и «ВЭФов» появились приемники размером со средний портфель – носить их, правда, было непросто, но все же возможно. Такое чудо было не каждому по карману, зато обладатель мог повсюду и без усилий прослушивать сообщения о происках американских империалистов и западногерманских реваншистов, а также о великих успехах нашей прекрасной страны на земле, на море и в воздухе.

К явлению портативности я сегодня отнес бы жизнь в интернатах, на целине, в юртах, вагончиках, общежитиях. В подобных условиях невозможно привязаться к другому человеку, скудному скарбу, климату, инфраструктуре или иным неудобствам – ты живешь в постоянной готовности к переселению и потому не заботишься о собственном и чужом обустройстве, не тянешься к свежим знакомствам, не зачинаешь новую жизнь и не скорбишь о соседской смерти; думать о вечности, верить в загробный мир было непопулярно, мода потом вернулась, но с опозданием… Идею портативизма весьма оживили коллективные огороды, тут тоже многое было от передвижек. Из человеческого сознания почти удалось вытравить мерзкое чувство собственничества: это моя жена. Почему непременно твоя? И моя! Это мои дети. Дети – собственность государства! Их кормят, растят, обучают стрелять, обрабатывать раны и шить бушлаты. Мой сад. Гнусное заблуждение. Сад – коллективная собственностей что бы в нем ни произрастало: ягоды, овощи, даже картошка, – это всеобщее достояние! Мало, что ты их вырастил! А кто тебе сшил ботинки и шапку? Для тебя рубят уголь, для тебя обтачивают болванки, даже в тюрьмах люди сидят за твои грехи! Так и ты будь любезен молчи, если прохожий подберет яблоко, выкопает морковку или сорвет гроздь твоего кислого северного винограда. Рот ты откроешь только тогда, когда затупятся его железные зубы.