— Алло?
Мама выскальзывает из кухни и поднимается по лестнице, старые половицы скрипят под ней.
— Ты в порядке?
Его голос звучит устало. Глубокая разновидность усталости, которая начинает проявляться на поверхности только после того, как уже сгнила сердцевина.
— Не совсем.
— Что случилось?
— Брайтоншир, — говорю я. — Он вернулся на закате.
Джо делает паузу. На другом конце провода завывает чайник. Я представляю, как он идёт по своей квартире-студии с видом на реку, проходя мимо артефактов, которые он собирал годами: табличка с погребальными указаниями из Древнего Египта, ваза из Вавилона, гобелен эпохи Возрождения из Венеции. Я думаю, это преимущества бессмертия. Папа говорил, что у Джо тоже были свои недостатки, тёмные стороны, которые он никогда не показывал никому, кроме папы.
— Твоя мама сказала, что ей пришлось вытащить тебя, — говорит он, и теперь я представляю, как он сидит за своим викторианским обеденным столом на когтистых ножках с кружкой чая. — Что всё, что она могла видеть, были твои пальцы, и что что-то завладело остальными твоими частями.
Я кивнула.
— Вин? Ты здесь?
— Да, — говорю я, прислоняясь к стойке. — Тропинка. Это… она обернулась против меня.
— Тебе повезло, что ты выбралась.
— Знаю.
— Не позволяй этому случиться снова.
Это его прощальный голос. Я научилась распознавать это, когда была ещё маленькой. У него есть привычка вешать трубку до того, как я буду готова.
— Дядя Джо… — у меня перехватывает дыхание.
— Да?
— Я снова услышала его голос.
Джо вздыхает.
— Его там нет, Вин. Он ушёл.
Он говорит что-то ещё, но я не слушаю. Нет ничего такого, чего бы я уже не слышала. Я просто смотрю на луну, пробивающуюся сквозь деревья, пронизывающую темноту серебром, как волосы дяди Джо, пока он не вешает трубку.
Я вставляю телефон обратно в подставку на стене.
Я не знаю, почему я так потрясена. Мой отец, дядя Джо — они оба предупреждали меня, что произойдёт, если я останусь в лесу после наступления темноты. Тем не менее, мне кажется, что моя домашняя собака заразилась бешенством, и теперь она сидит там, прячась за деревьями. Ожидая меня.
Я боюсь возвращаться туда завтра.
ГЛАВА XII
Я проспала.
Я не знаю, выключила ли мама мой будильник или я сама забыла его включить, но это первый раз за много лет, когда я пропустила свой утренний патруль. Ничего особенного, когда я не была единственным стражем своей территории, но папы здесь больше нет, чтобы дать слабину.
Я надеваю футболку и джинсы, даже не потрудившись расчесать волосы или почистить зубы. Нет времени. Мама оставила кружку кофе и булочку с отрубями на стойке, вместе с запиской. Работаю допоздна. Поедим вечером остатки вчерашнего ужина?
Я смотрю на часы на духовке. Десять минут до того, как я должна буду забрать Мер. Двадцать пять минут до официального опоздания на первый урок. Я наливаю кофе в дорожную кружку, заворачиваю булочку в салфетку и выхожу на заднее крыльцо.
* * *
Я смотрю на часы — девять минут, — ставлю рюкзак и термокружку на ступеньки крыльца, затем направляюсь в лес с ножом наготове.
Лес снова как мой лес. Никаких зыбучих песков, похожих на смолу, на тропинках. Никаких ветвей деревьев, тянущихся ко мне как руки ведьм. Солнце шириной в палец высоко в небе слева от меня. Я почти могу поверить, что прошлая ночь была сном, если достаточно постараюсь.
Вот в чём фишка леса. Он стирает грань между тем, что реально, и тем, чего нет. Заставляет тебя думать, что ты сумасшедшая, потому что видишь то, чего никто другой не видит, например, ходячих мертвецов и дядей, которые исчезают, рассеиваясь как песок. Если я когда-нибудь расскажу Мер, что здесь происходит, она отправит меня в лечебницу.
По ощущениям лес тоже как мой. Никаких холодных порывов призрачного воздуха, никаких теней, мелькающих между деревьями. Всё выглядит так, как и должно быть. Деревья вздыхают, как будто рады меня видеть. Тропинки простираются передо мной головокружительными завитками и запутанными узлами, краска стекает с листьев, медленно меняя цвет леса с летнего зелёного на осенний огненный.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
У меня нет времени на полный обход — хотя полный это относительный термин в бесконечном лесу, — поэтому я придерживаюсь тропинок, ближайших к моему порогу, прислушиваясь к любым признакам беспокойства, но я не чувствую другого присутствия, и я уверена, что ни один путешественник не проскользнул сквозь этим утром. В какой-то момент мне кажется, что я слышу плач ребёнка, но это всего лишь трель малиновки на дереве справа от меня, сразу за лесом.
Я смотрю на часы, как только переступаю свой порог. Отлично, у меня есть ровно две минуты, чтобы совершить восьмиминутную поездку. Я засовываю нож в рюкзак, закидываю рюкзак на плечо и хватаю кружку. Затем я запрыгиваю в папину машину, бросаю рюкзак на заднее сиденье и выезжаю с подъездной дорожки.
Мередит сидит на крыльце, когда я подъезжаю. Она хмурится и садится на пассажирское сиденье.
— Ладно, ты не выглядишь сияющей этим утром, — говорит она, когда я сворачиваю на 315-ю улицу. — Ты заболела или что-то в этом роде?
— Проспала.
— Ну, мы не можем позволить Тревору увидеть тебя в таком виде.
Она достаёт свою косметичку и почти засовывает палочку туши мне в нос.
— Очень надо? — спрашиваю я, застонав, когда свет передо мной переключается на красный.
Будет чудом, если мы успеем вовремя.
— О, боюсь, я должна.
— По крайней мере, прибереги тушь для ресниц, пока я не буду за рулём.
Она протягивает мне резинку для волос, пока мы стоим на светофоре. Я позволяю ей нанести немного консилера под глаза, пока собираю волосы в конский хвост. Я давно поняла, что нет смысла бороться с Мередит, когда она приняла решение о чём-то. По крайней мере, не о чём-то столь незначительном в общем плане вещей, как макияж.
Мы въезжаем на парковку с тремя минутами в запасе, и я проскальзываю на первый урок как раз в тот момент, когда перестаёт звонить звонок.
Я пытаюсь сосредоточиться на занятиях, но я напряжена, и мой разум продолжает возвращаться к лесу, моё тело ждёт неизбежного рывка, который я почувствую, когда Брайтоншир решит сделать свой следующий шаг. Я проверяю различные объяснения, которые дам своим учителям, если мне нужно будет соскочить с уроков. С мистером Харрисом, моим преподавателем по подготовке к экзаменам, это известный факт, что всё, что мне нужно сделать, это подойти к его столу и прошептать «женские проблемы», и он вручит разрешение на выход, не задавая вопросов, даже такому никчемному прогульщику, как я. Мадам Бент, моя учительница французского — французский, конечно, единственный класс, на котором мне не нужно стараться вообще, — даст его, если сказать, что тебе нужен психический перерыв, но только в те дни, когда она не употребляет большого количества кофеина.
Когда я добираюсь до седьмого урока, не чувствуя даже намёка на то, что что-то может быть не так, беспокойство, клубящееся в моём животе, начинает утихать. Может быть, мне всё-таки не понадобится оправдание.
Жаль, что моя жизнь не так проста.
До конца урока остаётся десять минут, и я чувствую это, как удар вышибалы в живот. Моё дыхание вырывается из лёгких, кожу покалывает, волосы встают дыбом на предплечьях и шее. Ноги сводит судорогой от желания двигаться, бежать, забраться в свой лес и не останавливаться, пока я не сделаю свою работу. Мой сосед искоса смотрит на меня, когда я сжимаю руки в кулаки. Я прикусываю язык, чтобы не захныкать.
Я резко встаю, прерывая лекцию мистера Эббота о символике вересковых пустошей в «Грозовом перевале».
— Мне нужно сходить в кабинет медсестры.
Он моргает, глядя на меня.
— Это не может подождать звонка?
Это кажется разумной просьбой. Даже мои одноклассники смотрят на меня как на сумасшедшую. Нет смысла уходить из школы сейчас, когда после этого осталось всего одно занятие. Но шестьдесят минут стоят нескольких жизней в лесу. Я не могу так рисковать.