Читать интересную книгу ДОРОГА В БАГДАД - Мариэтта Шагинян

Не прошло и секунды, как Минни Гербель была связана то рукам и ногам и в светлеющем предрассветном сумраке перенесена через пустынную, грязную уличку.

— К Гонореску!— произнес бархатный голос, шныряя ее на сиденье маленького автомобиля. — Живей!

Автомобиль зашипел! и прыгнул. Последнее, что могла увидеть Минни,— был толстый, огромный человек, говоривший бархатным голосом. Он не походил ни на мужчину, ни на женщину. Лицо его обвисло складками, как у бульдога, а длинный бабий кафтан перетянут на талии кожаным поясом,. какой носят монахи капуцинских монастырей.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Родословная князя Гонореску, а также другие подробности

В ярко освещенном зале гостиницы «Поммер», занимаемой знатным румынским вельможей, сидел чахоточный секретарь Врибезриску и сиплым голосом читал вслух.

Его патрон, холостой князь Гонореску, страдал очередным приступом бессонницы; происходившей с ним на почве горестных размышлений о невозможности достойно продлить столь знатный род, как его собственный, на протяжении трехсот лет четырежды роднившийся, с императорскими домами. На этот раз гордая мечта князя в свою очередь породниться с императорским домом, подогретая вдобавок  скверными обстоятельствами у Гогенцоллернов и Романовых, потерпела жестокое крушение — две намеченные им невесты предпочли: одна — сделаться владелицей бюро по выдаче оправок на предмет покупки художественных ручек для тростей и зонтиков, а другая — позировать перед американским трестом реклам для клейма на ярлыках новей системы вентиляторов. Горе было так сильно, что его сиятельство не спал уже третью ночь.

Он лежал в настоящую минуту на широком ложе под шелковым балдахином. Рядом с ним стояли три детских кроватки, куда каждую ночь с большой помпой укладывали сапоги его сиятельства, брюки его сиятельства и визитку его сиятельства, предварительно сложенные вдоль шва и опрыснутые из пульверизатора. Дело в том, что князь Гонореску до обморока боялся вешалок и при виде собственного платья, повешенного хотя бы в шкафу, способен был заболеть острой пищеварительной диспепсией.

— Читай, Врибезриску!—тоскующим голосом произнес он, когда секретарь остановился, чтобы откашляться.

— «К...княгиня...» кха, кха! — сипло пробормотал Врибезриску,— «княгиня Аменогамия Гонореску, урожденная принцесса Пидхвист, проходя мимо японской вазы синьора Лучелио, спросила, сколько стоит, и, по словам кастеляна замка, опустила вазу себе в карман, посмотрев во все стороны. Это и было, причиной знаменитого, иска Лучелио к Гонореску, поданного четырнадцатого дня января месяца, года...»

— Пропусти!

Секретарь быстро моргнул красными веками и пропустил две-три страницы семейной хроники и родословной великих князей Гонореску, служившей единственным чтением для последнего отпрыска этой фамилии.

— «Князь Горностай Гонореску, старший в роде,— засипел секретарь,— любил подшучивать над молодыми поселянками, встречая их где-нибудь поблизости  замка. Очевидны свидетельствуют, что князь Горностай при виде оных отменнее всего любил расстегнуться и приступить к...»

— Парле франсе!

Но несчастный  секретарь не успел перевести образ действий Горностая на французский язык, отчего означенный образ, несомненно, немала бы выиграл. В дверь спальни раздался сильный стук, и, не дожидаясь разрешенья, толстый, огромный человек с обвислыми щеками, не похожий ни на мужчину, ни на женщину, в длинном кафтане, повязанном капуцинским ремешком, ввалился к почивающему князю.

 — Князь, — начал он бархатистым голосом отдуваясь и вытираясь, как прачка, только что разогнувшая спину,— приказано—сделано. Девка сцапана. Прикажешь ввести сюда, или в девичник?

Гонореску глубокомысленна почесал нос.. Он был недоволен. Он не любил вмешательства, в свои  частные дела и в глубине души надеялся, что распоряжение американца, навязавшего ему рьяную венку, останется невыполненным.

— В девичника у нас сорок две штуки, — пробормотал ом сердито. — Норма для порта. Ковейта заполнена. Есть вакансия на Константинополь низшего разряда, для носильщиков и звонарей. Отправьте ее туда.

Толстяк повернулся, чтобы выйти.

— Насколько могу судить, князь, она еще девушка! — проговорил он уже у дверей.

Князь подпрыгнул на кровати, как карась:

— Болван! Девушка? В три часа ночи, Вена, окраина, тротуар, — девушка! Веди ее сюда, если не хочешь, чтобы я перевел тебя ® лиловую ливрею!

Лиловая ливрея была самой низшей должностью у князя Гонореску, предназначенной для опрыскивания и укладывания в кровать его брюк. Жирный человек свирепо надулся, лицо его так и посинело от кровной обиды, и он раз сто ущипнул и оцарапал несчастную Минни Гербель, втаскивая ее в  княжескую спальню.

Минни предстала перед Гонореску точь в точь как какая-нибудь Лукреция Борджиа с полотна итальянского мастера. Руки и плечи ее были обвиты веревками, врезавшимися ей в кожу, воротник распахнут, обнажая белую, с голубыми жилками, шею густые белокурые волосы неяркого, серого оттенка распустились, и множество прядей свисало на лоб и на спину. Не зная, куда она попала, Минни предпочла мудрую тактику самых умных людей, иначе сказать— она притворилась непроходимо глупой.

— Гм, гм, повернись! — процедил Гонореску по-немецки, вбрасывая себе в — глаз монокль. — Второстепенная стать, веснушки, худоба, лицо на три с плюсом, но свежесть, — юность, пожалуй, даже нетронутость. Недурны локти. Гм, да. И лодыжки. Где твои башмаки?

Минни была босиком. Толстый человек в кафтане сердито толкнул ее ногой.

— Она была обута, князь, — завопил он со злостью, — неизвестно, куда она дела свои туфли. Все-таки пригодились бы…

— Не будем волноваться, Апопокас, — в высшей степени добродушно отозвался князь. — Я доволен. Эта девочка лучше той жерди, которую мы приняли для пополнения ковейтского комплекта. Не говоря ничего американцу, не то он будет вмешиваться, переправь жердь завтра же на Константинополь-Маяк, а венскую птичку пометь на седьмой номер.

Злобный толстяки потащил за собою несчастную Минни вдоль по темному длинному коридору гостиницы. Они никого не встретили и никого не побеспокоили, потому что весь этот этаж был сдан румынскому князю. У крайней двери он остановился, отдышался и вытащил из кармана ключ.

Щелк, щелк.

Ключ повернулся в замке, дверь подалась. Минни пинком ноги вброшена в комнату, и в ту же минуту дверь снова притворена, захлопнута и замкнута с той стороны, где остался стоять страшный румын.

 Маленькая Минни Гербель была одна. Это было, впрочем, не совсем точно. Маленькая Минни Гербель была одна посреди огромной комнаты, освещенной голубым ночником, если не считать сорока двух женщин, лежавших, в самых разнообразных позах и в самых разнообразных туалетах, вповалку на полу среди ковров, циновок, простынь, подушек, котят, кроликов и папиросных окурков. По видимому, они не спали, так как при появлении Минни почти все вскочили. Одна зажгла новый ночник, другая подбежала к ней, третья схватила ее за плечо и стала распутывать веревки, четвертая вытащила у нее изо рта кляп, пятая подала воды, шестая сказала ласковым голосом, сильно осипшим от табаку и спирта:

— Новенькая. Иди ко мне на подушку! Я тебя здорово пощекочу.

Видя, что она не прочь привести свое намерение в исполнение, Минни оскалилась, как хорошая овчарка и, с своей стороны, показала полную готовность искусать каждую кто к ней приблизится. Женщина с осипшим голосом немедленно ретировалась в свой угол, уткнула голову под подушку и тотчас же заснула. Другие тоже отошли от Минни, ворча и переругиваясь. Возле нее осталась только круглая толстушка с глазами, синими, как незабудки, и с ворохом коротких рыжих кудрей. Ока держала стакан с водой и участливо глядела на Минни.

— Где я? — спросила Минни, напившись.

— Ты попала к продавцу живого товара, — тихо ответила рыжая девушка.

Между тем Сорроу, давно уке вернувшийся в кабачок «Кошачий глаз», не застал ни Минни, ни старой ведьмы, выдававшей себя за хозяйку. Молчаливый дворник вручил ему деньги и расчетную книжку. На вое его вопросы он только мотнул головой и метлой, что заставило! Сорроу немедленно отступить от него на несколько шагов. Он делал это не вез досады, и продолжал еще пятиться, как вдруг, пройдя с пол квартала, внезапно споткнулся, наклонился и поднял стоптанную туфлю Минни.

— Эге! — сказал себе Сорроу, и белесоватые глаза его стали острыми, как у кошки.— Трудненько это на венских улицах, но, если малютка догадалась спустить по той же дороге и чулки, мы, может быть, подоспеем за ней вовремя!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

«Утром, на отлете фламинго»