БЕСЕДА О МАРКСИЗМЕ
Взвод однажды торопился Уложиться в малый срок; Заправлялся» брился, мылся — Первым был политурок. Тёркин тоже брился спешно, Исцарапался до глаз, И советские, конечно, Бритвы он ругнул не раз. — Чтоб им, бритвам, пусто было! Брить бы ими старшину! Весь в крови, а сбрил лишь мыло, Да щеку с трудом одну. Так ругался он, к небритой Руку приложив щеке, — Слышит: — Тёркин, к замполиту На одной давай ноге! Вытер щёку — что такое? Старшина стоит: — Ну, что ж, С недобритой бородою К замполиту не пойдешь… — Кончу вот, тогда хоть к чорту. — Тёркин, сроку пять минут! — Ничего, такую морду Дальше кухни не пошлют… Говорит, чудит, а всё же Сам, волнуясь и сопя, Смотрит в зеркальце на кожу, Выражаясь про себя. Подзаправился на славу И гадает наперед, На какую там расправу Замполит его зовет. Оказалось — очень просто: Срочный выполнить наряд — Над казармой на помосте Вывесить портретов ряд. Тёркин взял подмышку десять Приготовленных вождей, Повернулся: — Есть повесить! И пошел к братве своей. Выбрав трех ребят повыше, Всё, что надо, прихватив, Тёркин вскоре был на крыше, Всем на свете угодив: Замполиту — что высоко Будут те вожди видны, Парням — от политурока Были освобождены. И когда вождей подвесил, Пригвоздил и закрепил, Тёркин с крыши ноги свесил, Сплюнул вниз и закурил. И ребята сели следом. — Вот что, хлопцы, верь не верь, Должен я политбеседу Вам продолжить здесь теперь. И еще раз сплюнув скромно, К удивлению солдат, Стал рассказывать подробно Про вождей, висящих в ряд. — Маркс и Энгельс начинали, Ленин наш продолжил их, Сталин больше…, а вон дале Маленков совсем постиг. Поясню: жил Маркс и Энгельс, Каждый думал и писал, Про товар тот Маркс и деньги Сочинил свой «Капитал». Каждый был из них собратом Волосатым, бородатым, Знать, всегда ученый брат От ученья волосат. Но потом у нас марксизмом Ленин занялся, и вот: Всяк эпоху ленинизма По портретам узнает. Ленин, Троцкий да Калинин, И другие в те года Под губой носили клинья, Где у Маркса борода. Сталин Ленина продолжил: Бороды остаток сбрить Каждый сталинец был должен И одни усы носить. А теперь уже — смотрите: Явно виден новый сдвиг, Для дальнейшего развитья Маленков усы состриг. И, чтоб это все поняли, Для понятия умов, Замыкающими стали Берия и Маленков. Был марксизм, знать, от рожденья Философское ученье, А у нас, в конце концов, Он остался без усов. И глядят солдаты: — Точно! От портрета на портрет — Будто кто сбривал нарочно Маркса бороду на нет. И, смеясь, дымят махоркой, Снова смотрят на вождей. — Ну, и парень! Ну, и Тёркин! Пошутил, а нам ясней. С той поры не раз в казарме Слышен был между бойцов Разговор какой-то странный Насчет Маркса без усов.
ЖАЛОБА ТЁРКИНА
За казармой, книзу, с горки, По над речкою в кустах Оккупант Василий Тёркин Загорал в одних трусах. После доброй постирушки, Гимнастерку и штаны Поразвесил для просушки — Тоже ведь служить должны За колючим за забором Немцы вольные видны, В оккупированный город Смотрят Тёркина штаны. Сам на солнце обнял землю, Руки выбросил вперед, И лежит сержант и дремлет, Позабывши даже взвод. А речушка — неглубокий Родниковый ручеек — Шевелит травой-осокой У его разутых ног. И курлычет с тихой лаской, Моет камушки на дне, И выходит не то сказка, Не то песенка во сне. Я на речке ноги вымою, Куда, реченька, течешь? В сторону мою родимую, Может, где-нибудь свернешь. И не надо тебе отпуска, Уволнительной просить, Протечешь везде без пропуска, Где и людям не ходить. По границе меж окопами, Меж застав и меж постов, Возле ДОТов, в землю вкопанных, Промелькнешь из-за кустов. На мосту солдаты с ружьями, Ты под мостик — и прошла, Дотечешь дорогой кружною До родимого села. Там печаль свою великую, Что без края — без конца, Над тобой, над речкой, выплакать Может, выйдет мать бойца. Может быть, бельишка ветхого Груду выйдет полоскать, И под ивы старой веткою Отдохнуть присядет мать. Над тобой, над малой речкою, Над водой, чей путь далек, Услыхать бы хоть словечко ей, Как живет её сынок. Рук усталых кожу в трещинках Приласкай и освежи, И про жизнь мою ей, реченька, Ты тихонько расскажи. Как живу я меж казармами, За ворота — никуда, Как проходят в серой армии Мои лучшие года. Далеко в чужой Германии Как я жалуюсь тебе, И к какой меня заранее Приготовили судьбе. Я солдат бывалый, стреляный, Мне ль не знать про жизнь бойца — Нам, солдатам, сверху велено Умирать за власть «отца». Потому судьбу солдатскую Проклинаю и кляну, Чую яму где-то братскую, Чую новую войну. Расскажи, что я попрежнему Для людей веселый брат, И живому и умершему Земляку служить я рад. Много в жизни было пройдено, Человек вконец устал, Дорога-больна мне родина, За которую страдал! Замполитами замученный, Убегаю иногда, Где под проводку колючую Протекает лишь вода. В шутке крепкой всяк нуждается, Любят Тёркина — меня, Только мать и догадается, Что могу и плакать я. Я лицо на речке вымою И никто не будет знать, Из воды рукой родимою Ту слезу достанет мать. Расскажи ей: может, станется, Мне терпеть — не хватит сил, Что тогда велел я кланяться, И простить меня просил. Здесь в Германии случается — Не один ушел солдат, Только пусть не убивается, Я вернусь еще назад. Нет тебе цензуры, реченька, Чистой будешь там, как здесь, Передай ты до словечка ей, Расскажи про всё, как есть.