и, смеясь, вдруг ринулся к Алексею, внезапно обнимая его, из-за чего по спине юноши пробежали мурашки, а сам он в ужасе задержал дыхание.
«Нет-нет-нет, только не это! У него же рабочая одежда, а у меня домашняя! Я… Черт, меня сейчас вырвет…».
Но Болдин успел отстраниться быстрее, благодарно смотря на друга.
— Спасибо… Спасибо тебе, Лешка! — он вновь улыбнулся, — Я знаю теперь, что хоть в чем-то прав…
— Да… Да, ты прав… — неловко начал юноша, очень некомфортно себя чувствуя из-за ощущения рабочего «осадка» на своей мягкой одежде, — Прав в том, что того, кто на вершине, нужно слушаться. Но… Этот «кто-то» — это человек. Бога нет, Миша.
Болдин, до этого наконец радостно улыбающийся, вдруг застыл, даже не изменив гримасу на лице. Улыбка лишь спустя какое-то время начала постепенно исчезать.
«Хорошо, дам тебе время» — терпеливо сказал сам себе Алексей.
— То есть… Ты хочешь сказать… — совсем тихо, испуганно зашептал Михаил.
— Да. Мы ходили вокруг да около, я хочу тебе сказать, что наверху ничего нет.
Болдин долго молчал, иступленно смотря на друга. Вдруг неожиданно даже для самого себя он вступил в серьезный спор:
— Послушай, зачем же тогда вообще жить? Наверху ничего нет, внизу, значит, тоже, всем вершат люди. Все, кого ты любишь, умрут, а потом умрешь и ты сам. Вера дает ответы на все человеческие вопросы, и я в ней не ошибаюсь, я знаю, — крайне серьезно проговорил Михаил, отчего Алексей польщенно поднял брови.
«Ого! Все-таки чем-то помогли эти депрессивные деньки, ты смог кое-что перенять… Посмотрим, дойдешь ли ты до конца». Сехинов спокойно продолжил дискуссию:
— Вера убеждает людей в том, что они не бесполезны, что, если будут слушаться и покорно исполнять приказы «божьи», — Павел жестами показал кавычки, на что Михаил невольно вздрогнул, — Заслужат награду в виде вечной жизни. Библия и Коран — это фантастика, выдуманная каким-то умным человеком, стоящим во главе церкви.
— И что же, любви тогда тоже нет? — провокационно спросил Михаил, выпрямляясь.
— Любовь есть. Отрицать любовь — то же, что и отрицать всю науку, — вполне довольно ответил Алексей, — Единственное, что мне не нравится, так это то, что этому явлению придают слишком большое значение: совершают подвиги, бросаются с крыш… Это все глупость. Михаил молчал, переваривая все, что сказал ему друг, вскоре очень медленно и четко проговаривая все свои слова. В глазах помимо глубокой серьезности показался не менее глубокий страх.
— Как «глупость» может сподвигнуть человека на шедевр? Заставить совершать подвиги или, наоборот, прыгать с крыш из-за неразделенных чувств? — голос Михаила задрожал, — И ты меня тоже… Считаешь глупцом?
«Интересный монолог, — усмехнулся Сехинов, — Жаль, что короткий».
— Ты не глупец. Я считаю тебя очень умным человеком, — честно ответил Алексей, — Но ты заблуждался. А я выведу тебя из этого заблуждения.
Болдин смотрел на юношу безумными от смешанных чувств глазами. В его взгляде было все: страх, горечь, разочарование, шок, злость, а потом появились и слезы. Но Михаил быстро их сморгнул, смотря вниз. Мужчина рвано и тяжело дышал, словно сдерживая порыв новых слез, но вскоре и дыхание нормализовалось, став спокойным и ровным. Алексей завороженно наблюдал за этими изменениями, чувствуя себя ребенком около разноцветной карусели, только то, что происходило с Михаилом, происходило не само по себе, а по воле Сехинова. Прекрасно понимая, что именно сейчас происходит кульминационный момент перевоспитания, юноша не мог сдержать восторженной улыбки, мгновенно выросшей на его лице.
Михаил поднял взгляд. Серьезный и… Мертвый. Такой бывает у солдата на войне, он называется «взгляд на две тысячи ярдов», когда человек не может осознать, что с ним. Голос Болдина был странным, он словно охрип за несколько мгновений, состарился за пару секунд.
— Я понял. Мне нужно идти.
Глаза мужчины заслезились, и он встал с кровати, быстро перемещаясь к себе в комнату. Сехинов, будучи под сильным впечатлением, лег на диван, поджав ноги, и устремил взор в потолок.
«Я… Впечатлен, — сказал он сам себе, — Но я не верю, что это произошло так быстро. Его вера не могла быть слаба, если он так переживал; значит, кто-то уже не раз пытался донести до него мою мысль до меня… Но кто? И почему именно мои слова его так задели, заставили задуматься? — Сехинов задумчиво почесывал подбородок,
— Очень странно. Возможно, я сначала обнадежил его, а затем сломал… Нет, я делал так и раньше. Скорее всего, он сам нашел подтверждение моим словам или кто-то до меня подорвал его уверенность на работе… Это самое разумное объяснение. Впрочем, мне не о чем переживать, — Алексей чуть поерзал, устраиваясь поудобнее. — С союзником добиться вершины мира будет намного легче. Я выиграл эту войну, — задумавшись, Сехинов добавил, — но все-таки рояль он никогда не продаст».
VII
На следующий день Михаил долго отказывался выходить из спальни и не поддавался даже на уговоры жены, просто игнорируя их. Лежа в кровати, он отвернулся, казалось, от всего мира, и в первую очередь от Сехинова, который пока что об этом не догадывался. До неприличного беспечно он лежал на диване, мечтательно глядя в потолок и размышляя о будущих планах на жизнь. У него еще никогда не было друга, который бы полностью разделял его взгляды и помогал в достижении общей цели, но теперь, когда рядом полностью перепрограммированный Мишка, будет намного проще…
«Теперь его ничто не держит, и мы сможем идти по головам, ничего не страшась… Я наконец верну работу, а потом стану директором, как хотел всегда! Болдин мне поможет, будет брать харизмой, а я умом, после чего…»
Но его мысли прервала выскочившая из комнаты Мария. Она была бледной и крайне встревоженной, это немного напрягло, но юноша никогда не воспринимал всерьез капризы женщин, из-за чего только лениво сел на диване, нехотя подняв глаза на жену своего будущего верного друга. Зазвучал тихий дрожащий голос:
— О чем вы говорили вчера?..
— Вчера? О всякой ерунде, поверьте.
— Вот как? — нервно усмехнулась женщина, напрягаясь еще сильнее, — Вы бы не назвали свои драгоценные убеждения ерундой.
Сехинов засмеялся.
— Вы невероятно проницательны. Допустим, не о ерунде, а что такое?
— Он не встает с постели… Я уверена, что это вы виноваты в этом. Но мало того… — Мария нервно задышала, пытаясь спрятать показавшиеся в глазах слезы страха, и невольно заговорила шепотом, — Он не взял в руки Библию, когда я пыталась дать ему её… — Мария сильно вздрогнула, вскоре глубоко вздохнув, пытаясь себя успокоить, — Такого никогда не случалось, даже когда он болел, находил в себе