Гости, месье и мадам Соссюр, конечно же, вышли из кареты вместе с кучером, одетым в ливрею, а маленький паж, тоже одетый по всей форме, открыл перед ними дверцу. Соссюры, разумеется, сделали вид, будто ничего не замечают, однако у них был чрезвычайно удивленный вид при появлении Виктора — и тем более при виде его одежды. Молодой врач для поездки оделся свободно — он, как и его тесть, был в простых брюках и сапогах вместо бриджей и туфлей с пряжками.
— Английский стиль? — заметил месье Соссюр, взглянув на прибывших, и, словно проверяя, провел рукой по своему напудренному парику. — Может быть, он и более удобен. Однако приживется ли он здесь?
— Мой сын сейчас оденется подобающим образом, — заверила его Луиза Дюфрен ледяным тоном и вытерпела приветственные поцелуи Виктора и Деирдре, коснувшихся губами ее напудренной щеки. — И моя невестка, разумеется, тоже.
Летнее платье Деирдре, корсет под которым был зашнурован кое-как, не выдерживало никакой критики, так же как и ее волосы, свободно завязанные на затылке.
Деирдре улыбнулась Амали, которая, естественно, последовала за ней в дом, в то время как остальные слуги стали ждать, пока Луиза Дюфрен выделит им помещение.
— Вот видишь… Если ты не сделаешь мне прическу, я пропала…
Поскольку никто о них не позаботился, Леон в конце концов просто направил свою повозку в поселение рабов. Разумеется, не забыв перед этим выгрузить багаж своих господ. Когда он попытался сразу же занести багаж в дом, его остановил один из домашних слуг.
— Никого чужого в дом не пускать. Это приказ меца, — произнес мужчина виновато.
Леон наморщил лоб:
— Чужого? Я чужой? Эй, это же я, Леон! Я здесь родился. Я сын Матильды…Что с тобой, человек?
Он удивился тому, что домашний слуга был таким замкнутым, однако в ближайшие часы поведение друзей удивило его еще больше. Конечно, мать была рада видеть Леона. Сабину с бурным восторгом приветствовали ее дети. Однако громкого «добро пожаловать», которое Леон ожидал услышать в поселке рабов — как-никак, он родился здесь, и, кроме того, его пригласили сюда в качестве барабанщика, — так и не последовало. И вообще, в поселении рабов, казалось, царила напряженная атмосфера. Леон и Сабина почувствовали себя непрошеными гостями, особенно когда черным слугам Виктора указали места для ночлега в самой дальней хижине, которой пользовались все. Собственно говоря, гости ожидали, что их поселят в родных семьях, однако мажордом Патрик, которому тоже не хватало сердечности, выделил им помещение на самом краю поселка.
— Мы что, больны? Почему нас не рады тут видеть? — обескураженно спросил Леон, когда на удивление быстро оказался там с Бонни и детьми. Все его друзья и члены семьи, казалось, были заняты, и им некогда было болтать с ним или знакомиться с Бонни. — Что с нами не так?
— Не с нами, а скорее с ними, — нерешительно ответила Бонни.
Это было похоже на сумасшествие, однако в этом поселке все напоминало ей атмосферу на «Морской деве»: напряженное ожидание перед атакой.
Глава 5
Указания Жака Дюфрена — не допускать чужих рабов в дом и, насколько это возможно, придерживаться запрета на собрание рабов с чужих плантаций — очень скоро оказались невыполнимыми. Уже утром накануне Рождества прибыли первые гости и, разумеется, привезли с собой личных служанок, лакеев и кучеров — а самые осторожные даже поваров, которые должны были наблюдать за слугами Дюфрена и разоблачать отравителей. Между тем почти все плантаторы завели себе чернокожих рабов, которые должны были предварительно пробовать их еду.
Конечно же, всему этому персоналу невозможно было запретить входить в дом. Что касается смешения групп, то рабы гостей хотя и спали в поселке рабов Дюфренов, однако еду они должны были принимать в конюшнях вместе с людьми с плантации. Для них также не был организован отдельный праздник и даже второе богослужение. Вследствие этого не позже чем после обеда в святой вечер все перемешались, на что, естественно, и делали ставку Макандаль и его помощники. Никто не обратил внимания на то, что предводитель повстанцев и его люди пробрались к сараю, стоявшему между Новым Бриссаком и Роше о Брюм. Как и на то, что со всех окружающих плантаций незаметно исчезали мужчины и женщины, чтобы вместо рождественского богослужения послушать Черного мессию.
Джефу собрание в сарае тем не менее действовало на нервы. Вместе с другими помощниками Макандаля он встречал рабов и спрашивал у них пароль, стараясь как можно быстрее убрать людей с дорог и тропинок между плантациями. Хотя все господа и рабы находились сейчас на богослужении, однако на практике все было несколько иначе, как и предполагал Джеф, что подтвердили прибывающие рабы. Так, некоторым из них пришлось спешно прятаться на плантации или бросаться в придорожную канаву, чтобы не быть замеченными господами, сидящими в проезжавших мимо каретах. Многие из гостей, направлявшихся на рождественский бал в Новый Бриссак, вынуждены были проделать дальний путь. Богослужение для них, очевидно, было не таким уж важным. По дорогам также ездили всадники — в большинстве своем это были надсмотрщики, которые направлялись в гости на Рождество к знакомым, живущим на других плантациях, или к любовницам в Кап-Франсе.
— Я надеюсь, что Макандаль хотя бы сейчас будет говорить не таким громким голосом, — вздохнул Джеф, когда его люди наконец закрыли двери сарая за последними прибывшими. — В любом случае мы должны воздержаться от пения, его ведь слышно очень далеко. А если кто-нибудь на дороге услышит, что здесь в рождественский вечер вызывают духов…
Один из помощников Макандаля кивнул, однако остальные смотрели на Джефа так, словно он заслуживал наказания. В конце концов, в его словах чувствовалось определенное неуважение. Джеф знал, что тем самым рискует потерять благосклонность Духа. С другой стороны, ему было все труднее держать себя в руках, потому что, как бы сильно он ни был убежден в правильности стратегии Макандаля, поведение предводителя повстанцев все больше раздражало его. Джеф готов был уважать Макандаля как военного вождя, однако он не верил в богов и духов, бессмертие и избранность. Он считал Макандаля умным и харизматичным человеком, однако отказывался именовать его посланцем богов, и ему было стыдно, когда люди падали на колени перед Макандалем, умоляя его о благословении. Поведение Макандаля в качестве второго мессии было неестественным и смехотворным — и, черт возьми, ему так же мало принадлежали все женщины этого мира, как племени масаи — весь крупный рогатый скот!