Читать интересную книгу Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах - Дзиро Осараги

Постель была приготовлена, но первыми в нее забрались кошки. Хозяин, оставшись в одиночестве, вернулся в свой рабочий флигель и там оставался до утра. Зима была уже близка, и ночи стояли холодные, но Хёбу не чувствовал холода. Молча, словно тень, сидел он перед светильником. Масло было на исходе, и фитиль едва тлел, давая совсем слабый, тусклый свет.

Прежде всего томило тягостное сомнение: что, если все, предпринятое им до сих пор, было вовсе не во благо дому Уэсуги? Словно хлыст был занесен над ним. Ему казалось, что призрак давным-давно опочившего отца выходит из темной стены — бранить нерадивого сына. Хёбу покрылся холодным потом.

«Нерешительность», «половинчатость» — вот какие нелестные определения подходят к его действиям. Он взял на себя слишком много, а кончилось все тем, что врагу была предоставлена свобода действий. Разве нельзя сказать, что это он, Хёбу, поставил дом Уэсуги в такое положение, когда уже ничего нельзя сделать, чтобы отвратить беду?.. А если так, то ему и за гробом не сомкнуть глаз от мук совести.

«Самое главное еще впереди, но я к тому времени собираюсь уже быть в Ёнэдзаве. Меня отправляют в отставку, чтобы удовлетворить амбиции господина, который меня невзлюбил, и обеспечить большую безопасность резиденции главы рода. Но это только предлог, а действительная причина, видимо, в том, что я посмел ослушаться, пошел поперек воли господина, не принял беспрекословно его приказа к исполнению — и он тем самым выказывает свое недовольство. Но уезжать сейчас — просто трусость. Враг у ворот. Да, уезжать сейчас — трусость.

Но ведь я сам выбрал этот путь. Я должен был стать «отрицательным полюсом» — иного не дано. Остается следовать своим путем до конца. В идеале моя позиция остается прежней: не дать дому Уэсуги соскользнуть в пучину. Противники — как бешеные собаки. У них на уме лишь одно — где только возможно выискать слабое место, наброситься и укусить, любой ценой нанести урон могучему клану Уэсуги. Что хуже всего — так это то, что Оиси нужна не только голова Киры. Он замахивается на весь дом Уэсуги!

Нехорошо! Неладно получается! А ведь померяться силами так и не придется… Разве только если?.. Разве только если случится все так, как я говорил Хэйсити: Киру убьют и род Уэсуги будет спасен от позора… Нет, едва ли… Так не получится… На это рассчитывать нельзя. А может быть, лучше разбиться как яшма, чем влачить жалкую жизнь черепицы? Что если взять да и убить Оиси?»

Хёбу, словно очнувшись от неожиданного удара, открыл глаза. Сквозь вощеную бумагу сёдзи уже просачивался бледный свет утренней зари.

— До чего ж погодка хороша! — послышался девичий голосок, а вслед за тем донеслось бойкое постукивание цельновыдолбленных деревянных гэта, спешивших по усыпанной гравием дорожке к храму.

Погода и впрямь стояла отличная — настоящая японская золотая осень. Длинная тень от возвышающейся по соседству пятиярусной пагоды наклонно легла на храмовый двор. Из «чайного домика» показалась круглая обритая на монашеский манер голова Мунина Оиси. В ту пору, когда он служил телохранителем в славном клане Цугару, получая свой оклад в триста коку, имя его было Годзаэмон. Ныне же, приняв монашеское имя Мунин, он расстался со своим заработком, а заодно и с постоянными служебными заботами, ведя в отставке приятную и беспечную жизнь. Он жил как хотел: не прочь был заглянуть в веселое заведение наподобие «чайного домика», увлекался чайной церемонией, любил иногда кое-что смастерить. Однако этого ему было мало. Человек широкой натуры и вольнолюбивого нрава, он не терпел никаких ограничений. Как сказал в свое время Ясубэй Хорибэ своему другу Ёгоро Кандзаки, Мунин был на все руки мастер. К тому же он, как и Кураноскэ, имел склонность к щегольству — в чем, вероятно, можно было уловить отражение веяний времени, блестящей эпохи Гэнроку, но в то же время бесспорно сказывалась и то, что в жилах у него текла переданная по наследству кровь рода Оиси.

Мунин слыл изрядным повесой. Проживая в изобиловавшем соблазнами Эдо, он, в отличие от Кураноскэ, никогда не руководствовался расчетом и был напрочь лишен свойственной Кураноскэ сдержанности. В своем почтенном возрасте он пускался во все тяжкие, любил пышные застолья и гулянья, был до безрассудства задирист, легко начинал ссору и так же легко снова мирился.

Уйдя со службы, он и вовсе стал неуправляем — делал что ему вздумается. Человек на редкость общительный, Мунин, что было редкостью в ту пору, выбирал друзей, нисколько не считаясь с сословной принадлежностью. Он часто приводил в изумление своих спутников, когда с ним, как со старым знакомым, здоровались какие-нибудь подозрительные типы в сомнительных заведениях. В приятелях у него числились, разумеется, мастера разного рода воинских искусств, а также сочинители, торговцы, актеры, и среди завсегдатаев злачных мест он был известен как Отставник. Он обожал веселую суету и толкотню, не пропускал ни одного праздника, и везде, где только затевалась пирушка, можно было лицезреть его выбритую лоснящуюся макушку цвета блеклой бумаги. Даже когда в округе вовсе ничего не происходило, он редко сидел дома. Прихватив с собой за компанию слугу с бородой веером, он отправлялся бродить по окрестным заведениям и местам людных сборищ, высматривая, «нет ли чего нового в Поднебесной». Если где-то случалась ссора, он непременно вмешивался, руководствуясь понятиями самурайской чести, высказывал свои суждения или становился посредником, и таким образом нередко ему удавалось закончить дело миром. Более всего он ценил как великую добродетель эту способность договариваться и, почитая себя мастером по части ссор, до тонкостей знающим свое дело, сим талантом безмерно гордился.

Когда год назад с кланом Асано, которому служил его родственник Кураноскэ, стряслась беда, Мунин был единственным, кто усмотрел в случившемся счастливое стечение обстоятельств. Он утверждал, что это вовсе не такая уж беда. По его мнению выходило, что в жизни случай показать свою истинную силу и доказать, кто на что действительно способен, предоставляется не часто. То, что такой случай предоставился, можно сказать, большое везенье — все равно что выиграть главный приз в лотерею. Счастливый случай, который нельзя недооценивать и который нельзя упускать. Таково было его мнение. Старый бретер был весьма обрадован тем, что счастливый жребий выпал его родственнику. Исходя из соображений самурайской чести, он был полон решимости самому вмешаться в дело и, пожалуй, даже дать руководящие указания. Он, конечно, знал, что Кураноскэ едва ли придет просить об этом, но ведь они не чужие друг другу… Про себя Мунин решил, что можно и просто негласно примкнуть к ронинам. Узнав, что Тикара уже прибыл в Эдо, он понял, что скоро начнется самое главное, и, собираясь с силами, принялся ждать появления самого Кураноскэ.

Погода была хороша. Где-то в вышине слышался клекот ястреба. Мунин сидел, пощипывая бороду, и думал о Кураноскэ. Рядом с ним пристроился на татами слуга.

— Доброго здоровья, уважаемый! — послышался из прихожей голос посетителя, который еще с улицы заметил за занавеской из пунцового крепа сидевшего вразвалку, скрестив ноги Мунина.

— О-о! — протянул Мунин, чинно усаживаясь на колени. — Вот уж, право, редкий гость! Сам почтеннейший Хосои!

Знакомая тощая и костлявая фигура Дзиродаю Хосои, известного под литературным именем Котаку, обозначилась на пороге.

— Что, в паломничестве побывали? — осведомился Хосои.

— Нет, — усмехнулся Мунин. — Скучно стало — вот и решил поискать где-нибудь приятных собеседников. Уж больно все тихо да спокойно вокруг. Скука, право!..

— Ха-ха-ха-ха! — весело рассмеялся Котаку шутке Мунина, которая была вполне в духе Отставника, но вскоре посерьезнел.

— Однако ж сейчас не до скуки. Вы еще не знаете, уважаемый? Кураноскэ уже на пути в Эдо, — обратился он к Мунину.

— Что? Правда?

— Неужели я стал бы вас обманывать, уважаемый? Так вы не знали?

— О-хо-хо! О-хо-хо! — приговаривал Мунин, широко раскрыв глаза от удивления. — Да как же это так?! Ну, как вам это нравится?! И где же он остановится? Ну, надо же! Сам отправился в Эдо, а мне ни слова! Хоть бы поприветствовал! Уж коли ты сюда заявился, так хоть сообщи об этом! И где же он сейчас? — спросил Мунин, но тут же поправился: «А откуда, собственно, вы об этом узнали?»

Почувствовав в последнем вопросе настороженность, Котаку сразу же смекнул:

«Ну да, как-никак я ведь один из приближенных Янагисавы! Конечно, у Мунина возникают подозрения: откуда я мог раньше его узнать о том, что Кураноскэ уже в пути?..»

Он, Котаку, давно сочувствовал ронинам из Ако и душой одобрял их замысел. О том, что Кураноскэ уже покинул Киото, ему по секрету поведал Ясубэй Хорибэ, которого он случайно встретил вчера вечером. Разумеется, никому из людей Янагисавы он и словом не обмолвился. Уж тут на него можно положиться, — спокойно и убедительно пояснил гость.