одного; там до десяти пулеметов – у нас три…
Вся область сочувственно откликнется мятежникам, она только и ждет, как бы прогнать этих сборщиков продразверстки. Крестьянское Семиречье будет все на стороне мятежников… Не вступится за нас город, не вступится и станица, а киргизская беднота, кишлак туземный – что он поделает, безоружный, против вооруженных полков? Ташкент – шестьсот верст за горами, и все шестьсот – без железной дороги. Если бы подмогу оттуда – долго ждать. Блажевич из Сибири – когда-то подойдет. Скорой подмоги нет ниоткуда. Свои силы… да что ж это за силы!
А мятеж жарко горит-разгорается. Быстро идет и вглубь и вширь. Чем позже подступимся мы к активной его ликвидации, тем меньше надежды на успех, тем труднее будет это сделать. Делать надо что-то теперь же в первые часы и первые минуты, надо теперь же, сразу, безошибочно избрать какую-то единую линию действий и вести ее, осуществлять с железной решимостью, во что бы то ни стало, до конца.
Быстро скакали мысли; один другому мы сообщали свои летучие планы. Договорились на одном, на общем:
1. Не нападать, а обороняться и принять удар только как неизбежность.
2. Помнить, что первый же выстрел – это сигнал к национальной резне, он развяжет руки, – провокация доделает свое.
3. Попытаться завязать переговоры.
4. Идти на максимальные уступки, помня, что они – временны.
5. Запросить тем временем Ташкент о помощи.
6. Подтянуть ближе к Верному более или менее надежный 4-й кавполк, стоящий почти за двести верст, но раньше времени без нужды в дело его не вводить.
7. Связаться немедленно со всеми частями и оповестить их вразумительно, без паники, спокойно, о некоторой части случившегося, не обо всем.
8. Выпустить листовку.
9. Локализовать мятеж на месте, удержать его в пределах только Верного, не дать переброситься на периферию.
10. Никому и ни в какой форме не давать чувствовать до последнего момента, что перевес сил не на нашей стороне, иначе ободренное этим население ускорит и увеличит помощь восставшим.
11. Держаться нам всем вместе, сообща обдумывать свои действия.
Так сообразили и так второпях набросали мы план своих действий.
Надо было применить политику лавирования, надо было до последней степени напрячься силами, изощриться, испытать себя во всех ролях зараз: и парламентером, и дипломатом, оратором, командиром, рядовым бойцом.
Надо было ко всему быть готовым.
Но до последней минуты держаться на посту, ни на один миг не спускать с глаз того, что грозит столь ужасающей катастрофой. Конечно, тут два выхода, и один из них очень уж прост: пожалеть свою шкуру, особенно же теперь, когда выяснилось, что силы неравны, а удар близок – пожалеть шкуру, поседлать коней и горами проскакать, положим, на Пишпек.
Это простой и безопасный ход: спасались-де от верной смерти – и баста: кто осудит, коли бежали от верной смерти?
А дальше? Дальше власть берут мятежники, дальше что-то непредставимое: сплошная черная ночь, а в ней полыхающие кровавые языки.
И есть другой выход: не выпускать вожжей, как бы ни мчались бешено кони, верить до последнего дыханья, что утомят, собьют их кочки и рытвины, что по пути, а если, вдобавок, ты еще и сколько-нибудь умело станешь дергать вожжами, в нужную минуту рвать им, коням, пенные, мыльные губы, сбивая на дорогу, которая нужна тебе, – о, поверь: и бешеные кони утомятся, останешься жив, с честью спасешь коней и себя!
Ни одного мгновенья не колебались: крепко решили держаться на месте, а там – будь что будет!
Около четырех утра прямым проводом связываюсь с Ташкентом. К аппарату подошел заместитель Фрунзе, командовавшего тогда Туркестанским фронтом, Федор Федорович Новицкий. Объясняю ему все происшедшее[23], спрашиваю, с одной стороны, мнение фронта о нашем плане действия, с другой стороны, ставлю вопрос о реальной нам помощи из Ташкента вооруженной силой. Не помню точно, что мы с ним говорили, но только, посовещавшись наспех по телефону с Фрунзе, Новицкий сообщил, что пошлют бронеотряд и фронтовую роту. Заикнулся я было про аэроплан – о нем оттуда промолчали: ни да, ни нет. В заключение было нам приказано провозгласить – ввиду исключительной обстановки – свою военную диктатуру.
О нет, диктатуру провозгласить в тот момент было чрезвычайно опасно. Диктатура действительно провозглашается в исключительнейшие моменты, но для осуществления ее на деле нужно все-таки обладать хоть какими-то надежными силами, иначе – что ж это будет за диктатура: тут ведь не пугать надо, а непременно быстро, решительно делать то, о чем сказал. И если только раз-два не выполнил обещанного, не осуществил того, чем угрожал, – провалилась твоя диктатура, никто серьезно считаться с нею не станет, она превратится в карточный домик и разлетится от малейшего дуновения ветерка. У нас сил для проведения диктатуры не было: имевшиеся – каждую минуту могли обернуться против нас же самих, в лучшем случае они бросят нас, исчезнут, рассосутся. Методы диктатуры всегда жестки, и осуществлять их пригодны лишь верные, крепкие, глубоко преданные…
А эти? Наши? Нет, нет, немыслимая затея: только озлобим крепостников, вызовем их прежде времени на решительные и, может быть, решающие шаги. Наоборот, нам придется, видимо, действовать мерами диаметрально противоположными, бить на утишение страстей, на разжижение сконцентрированного ныне гнева мятежников, придется охлаждать пыл и всячески умерять у них размах действий… Именно с этой целью мы уже вскоре и отослали партийную школу в крепость для тайной агитации. Пусть мы этим отдирали от себя последнюю силу. Но так было необходимо. Крепость сгоряча мало разбиралась в приходящих, всех привечала, всем была рада, всех зачисляла своими сторонниками и, если было оружие, тут же вооружала. Мы были уверены, что не узнают, приветят там и наших посланцев.
Так оно и было. Они там рассыпались среди крепостников и повели разрушительную работу. А нам то и дело приносили свежейшие новости. Но так было недолго: перебежчики разных верненских команд вскоре начали их опознавать, и пришлось партшкольцам утекать восвояси.
Как это ни удивительно, а телефонное сообщение с крепостью сохранилось, и от времени до времени затевались у нас даже разные безответственные разговоры. Мы нащупывали почву. Говорили о том, к примеру, что для обеих сторон было бы очень выгодно сойтись и поговорить о создавшемся положении, – может быть, будут найдены, дескать, точки соприкосновения, может быть, все уладится наилучшим образом.
И по ответам крепостников можно было заключить, что там колеблются, раздумывают над этим предложением, во всяком случае, наотрез не отказываются. Наконец согласились:
– Пришлите сначала к нам в крепость несколько человек, здесь и поговорим.
Ну что ж,