– Добегишь и за так... Мне к коням надо... Да посуду не кокни!
– Бегай тут для вас! Они пьют, а мне бегать! Черти гладкие, мать вашу...
– Ты Федор Иванычу доложись. Он те погладит, чище милиции...
– Да ну вас к ляду и с Хведором!
По грязи захлюпали сапоги уходящего. Игорь сжал мою руку, и у него вырвалось:
– Ромка!
Человек с фонарем справлял нужду.
– Ково тут? А ты, што ль, Пантелей?
Фонарь подвинулся к нам и поднялся.
– А батюшки! – со страхом и изумлением сказал цыган и забормотал: – Уходи, отец, тикайте, скорее тикайте, сгибнете, за понюх пропадете, мать честна, свята богородица-троеручица! – наклонился и зашептал, обдавая лицо сивушным перегаром. – Я ить думал, что Пантюха – дозорный! А энто ты, отец... Ох, хмелен нонче Федор Иваныч! Шибко хмелен... Ну, коли жить охота – айда за мной! Должно, дозорный на околице от дожжа в избу укрылись... А то беспременно приставили бы вас Федор Иванычу... Ну, айдате скорее!
– Погаси огонь, Роман,
– Не бойсь. Я выведу…
Он повел огородами.
Путаясь и спотыкаясь в картофельной ботве, мы вышли к речке.
Ромка переправил нас в лодке на другой берег и вышел с нами на невысокий ярик. Здесь начинался густой сосняк и дождь ощущался меньше; Цыган поставил «летучую мышь» в траву.
– Ну, щастлив ваш бог!
Я прислушался. Хутор молчал. Лес глухо шумел...
– Что, Роман, нового хозяина нашел? Опять батрачишь? Ты же в милицию хотел?
– А блажил... – после паузы осветил цыган. – Заголодал я тады вконец. Кака родня цыгану милиция?
– Но ведь работал у нас?
Он, не ответив, стал рассказывать, как выбраться дальше.
– Дорогу я найду... Слушай, Роман: бросай банду! Идем с нами – я тебе устрою амнистию...
– А не попутно нам, батенька! Я у Федор Иваныча в армии не последний... Сам сказывал: мой, грит, дитант!
Высморкавшись, он добавил хвастливым тоном, явно заученные слова:
– Хресьянска армия всех коммунистов изничтожит – тады мы с Федор Иванычем правильну савецку власть поставим! Штоб, значит, хресьянам торговать. Вольно, в охотку...
– А цыганам – воровать? Ну, что ж, Роман, бей меня! Вон у тебя обрез за пазухой. Огоньков за меня не меньше ведра отвалит... Вы люди богатые!
– Не страми! Цыган и на черствый кус памятливый! Уходитя!
– Как же Огоньков тебя помиловал? Ведь, наверное, догадывался, что тупицынская роща – твоя работа?
– Я Федор Иваныча на себе три версты тащил. Раненого.
– Так... раскаялся?
– А не береди душеньку! – выкрикнул цыган. – Сказано – тикайте, покуль живы! Эва погода, непогодь! Мокрый я до нитки! Надо б вас приставить... Да ладно уж!
Он матюгнулся и, повернувшись спиной, стал спускаться с обрывчика, высвечивая фонарем ступеньки, вырытые в глинистой почве... Игорь вслед ему сказал прочувственно:
– Спасибо тебе, Роман! Большое спасибо!
Сделав два шага к берегу, я негромко позвал:
– Роман! Бросай свою сволочь. Идем с нами.
Спина – широкая, плотная, чуть раскачивающаяся и хорошо видимая на фоне воды, ответила забористой матерщиной.
Я поднял маузер.
Ливнем хлеставший дождь прижал звук к земле, и ни лес, ни хуторские собаки на выстрел не откликнулись... Только Игорь жалобно охнул.
– Молчать! Иди возьми у него обрез и фонарь, я подержу под мушкой.
– Не... не могу!
Держа пистолет наготове, я спустился под яр, но необходимости во втором выстреле уже не было.
Утопив в реке фонарь, я снова поднялся к лесу и чуть не ощупью разыскал прижавшегося к сосне Игоря.
– Прекрати стучать зубами и возьми себя в руки. На, бери обрез и не отставай! Не знал, что ты такое дерьмо!
На рассвете мы добрели до Ракитина. Оказалось, что группа Шаркунова ночует здесь.
С хутора Шаркунов вернулся в Ракитино в три часа дня. Двор сельсовета заполнили конники. Стояли чем-то груженные подводы. Начальник милиции сыпал приказаниями:
– Чередниченку, Соколова, Прохорова положите под навес. Ты, Самойленко, добеги до сельпо, возьми у них временно брезентовый полог – накрыть надо. Раненых – в приемный покой! После перевязок – лекпома сюда! Грузы уложите получше, перевяжите веревками. Арестованных – запереть в бане!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Потом обратился ко мне:
– Ну... Все, следователь! Спасибо! Вот вам и лучший председатель сельсовета, Карл Карлыч Мейер! В кандидаты приняли! Два года, гад, оказывается, «станок» держал! Награбленного добра у него полны амбары!
– Арестовал ты его?
– Ну, еще таскать! Иуде – первая пуля!
– А «командарм»?
– Малость пострелял... И меня зацепил. Вот, глянь, кстати, до фельдшера...
Он снял шапку. Голова была обвязана окровавленной тряпкой.
Размотав повязку, я увидел, что пуля пробороздила волосы, сняв с черепа узкий шматок кожи.
– Сколько наших всего?
– Трое. Раненых – пять....
– А тех?
– С твоим – тридцать семь... У цыгана полны карманы денег оказались. И кисет с золотом. Кольца, браслеты... Которых я живьем взял – говорят, что цыган у того на подхвате состоял... У Огонькова. Вроде – адьютант...
– Знаю. Оружия у него еще не было?
– Был в кармане наганишка... Отдам тебе. На память.
– Лучше кому-нибудь из партийцев безоружных.
– Вот так, товарищ следователь... Сейчас мои по лесу шарят. Может, подравняем до четырех десятков.
Он выхватил шашку из ножен, дважды погрузил покрытый ржаво-бурыми пятнами клинок в землю, обтер засверкавшую сталь полой шинели и, с треском бросив опять в ножны, поднялся по ступенькам крыльца.
– Пойдем протокол писать, товарищ следователь. Лыкову звонить. Пусть отзывает другие группы в райцентр... А все трое – семейные... Можно бы, конечно – гранатами в окна! Да ведь бабы, ребятишки там. Пришлось бандюг наганами выкуривать да шашками.
К вечеру ко мне постучался Игорь. Он был бледен и в одном нижнем белье под тулупом.
– Вы где же отсутствуете весь день, товарищ секретарь?
– Я захворал. Лежал на печке в соседней избе... у сторожихи.
– Ну, иди, болей дальше...
– Вы... Вы не так обо мне... про меня не так поняли...
– А как же еще? Позорно струсил!
– Нет, я не трус... только не могу, когда... когда... в спину. Он же спас нас... А вы... в спину...
– А-а-а! Во-о-от в чем дело! А помнишь: «отводить за поскотину и расстреливать»?! Помнишь такой разговор? Трепач, болтун!!!
– Опять вы не так понимаете...
– Прекрасно я тебя понимаю! Мне сейчас некогда. Приходи к ужину. Да если придешь опять без штанов – выгоню! Иди, кисейная барышня...
Вечером приехал в Ракитино Дьяконов. Ужинали мы вчетвером.
– Ну, продолжим нашу беседу, товарищ секретарь, – сказал я. – Вот, товарищи, Игорь Желтовский, секретарь камеры народного следователя и сам будущий следователь, прокурор или чекист, считает, что я поступил неблагородно, выстрелив не в лоб, а в затылок бандита. Очевидно, нужно было предложить огоньковскому прихвостню рыцарский поединок. Дуэль на шпагах. Так, Игорь?
– Да нет, я не о том...
– Понимаю, понимаю! Он, дескать, «спас» нас... Значит, в благодарность за «спасение» – отпустить живым, чтобы распарывал животы коммунистам?
Игорь молчал.
Шаркунов сосредоточенно сопел и расправлялся с похлебкой – только ложка мелькала. Дьяконов катал хлебный шарик...
Игорь спросил меня в упор:
– А вы мне на один вопрос ответите?
– Хоть на сто!
– Скажите... А если бы Ромка лицом к вам стоял – тогда как?
– Ишь ты! С больной головы на здоровую? Меня, значит, в трусы? Лицом ли, боком ли – безразлично. Я его еще на огородах хотел уничтожить, когда обрез за пазухой рассмотрел. Но задержал казнь до последнего разговора. Решил еще раз попробовать...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Казнь?
– А ты воображал – рыцарский турнир? По Вальтер Скотту?
Игорь долго молчал, насупясь.
– Очень уж ты впечатлительный, – продолжал я, – с этим бороться нужно, Игорь! Людям нашей профессии чувствительность – вредная обуза!