Читать интересную книгу Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2 - Елена Трегубова

— На лавках спать запрещено!

Вытаращиваю глаза — и вижу довольнейшее наклонившееся ко мне лицо бомжа, кажется — cockney, с подбородком, грозящим лбу кулаками.

— Здесь нельзя спать! Вас заберут в полицию! — довольно острит бомж, улыбается — не оставляя никаких шансов избежать эстетического удовольствия созерцания беззубого его рта — и с достоинством уходит прочь по набережной, замотав на шее покрепче шарф: бежево-коричнево-палевый, в клеточку, куцый, кашемировый.

Царь Давид сидит здесь же, слева, почти у моих ног: светловолосый кудрявый голубоглазый щупленький пацан, вываривающий руками бесконтактную музыку в странном каком-то круглом жестяном электронном корыте. Чайки, морские чайки с чудовищным, полутораметровым размахом крыл, летают бешеными меховыми бумерангами от южного берега Темзы к северному и обратно. Я слышу где-то поодаль густой, низкий, откашливающийся голос Шломы:

— Да нет, вы меня неверно поняли… Я был бы счастлив! Но как же с ней об этом заговоришь?

Я, несколько встревоженная таким оборотом разговора его с англиканками — оборачиваюсь: Шломо, разворачивающимися все время на сто восемьдесят градусов, оглядывающимися, договаривающими, шагами, возвращается от моста.

— Старые суфражистки! — с умилением сообщает он мне, наконец, дойдя до лавочки и хватая на локоть пальто с деревянной спинки. — Вставай. А то мы опоздаем, — и тут же, сняв шляпу, и приглаживая черные вихры к затылку, застывает, разглядывая купол Сэйнт Пола: — Мне очень жаль тебе говорить, но, к сожалению, я боюсь, что Бог не существует. Я боюсь, что Бог — это просто прекрасная выдумка людей. Лучшая из выдумок — я согласен. Но все-таки — красивая фантазия, не больше.

Я говорю:

— Шломо, неверующий еврей — это оксюморон.

И неожиданно легко поднимаюсь с лавочки — будто и впрямь выспалась в Иерусалиме, пока он сплетничал со старушками.

— Ши́кца! — не без восторга хамит в ответ Шломо — и не трогается с места. — Ты просто романтизируешь евреев: на самом деле — быть евреем — я тебе со всей ответственностью говорю! — это не про веру в Бога! Это про традиции, про большие сварливые семьи, про вкусную еду — йи́диш ки́шка, как моя мама говорит, — и про скучные кошерные десерты — я, лично, предпочитаю тирамису — хотя мне и нельзя — у меня сахар повышенный. Боюсь, что Бог — просто праздничная красивая выдумка.

Я говорю… Нет, я даже не нахожусь, что сказать. Я говорю:

— Шломо, ты, все-таки, говори за себя, а не за всех евреев!

— Да нет — я согласен — без этой выдумки по имени Бог жить в этом ужасном мире было бы невозможно, — цедит Шломо, все так же глазея на купол. — Просто благодаря прогрессу в человеческой цивилизации совершенствовалась и идея Бога: сначала, у древних евреев, Бог был жестоким и карающим чудовищем — а потом, когда в результате прогресса и развития человеческих отношений интеллектуалы смогли уже себе позволить некое милосердие — был придуман более добрый и милостивый Бог христианства.

Я говорю:

— Какой прогресс?! Какое «развитие»?! Шломо! О каком «прогрессе» ты говоришь, если некоторые народы до сих пор на полном серьезе болезненно гордятся тем, что умеют мыть кто ноги, кто руки?! Как, у жестоких, похотливых, жадных и горделивых дебилов, пресмыкающихся мыслью и духом по земле — каковыми в большинстве своем являются падшие люди — могла «сама собой» возникнуть идея чистого безгрешного доброго милостивого совершенного Бога?

— Нет, ну как же… У каждого же в душе, даже самой мелкой, есть что-то, что заставляет… Что-то, что заставляет искать возвышенных ценностей! — говорит Шломо — и почему-то быстро-быстро припускает по набережной, как будто от чего-то убегая.

— А откуда это «что-то» в душе появилось, ты не задумывался, Шломо? — идя сзади, говорю я. — Я вообще, если честно, не верю, — говорю, — в то, что на земле существуют неверующие люди. У каждого в душе есть знание о Боге. Я убеждена, что нет «атеистов» — а есть богоборцы. Атеисты — это просто злобные завистники-богоборцы. Как Ленин, как Сталин. Атеисты — это посредственности, завидующие Гению — Богу. И из-за своей зависти становящиеся богоборцами, мечтающие убить Бога, встающие на сторону сатаны. Мечтающие свергнуть Бога — и сделать сатанинских божков из себя самих.

— Я никому не завидую! — кричит, немедленно застыв и обернувшись, с трясущимися губами Шломо. — Честное слово! Я мечтал бы верить в Бога и знать, что Бог есть! Но взгляни на все ежесекундные ужасы в мире! Я прочитал в самолете в газете об изнасилованиях детей — опять детей! Безгрешных детей! Какой сумасшедший скажет, что этим кошмарным, безнадежным миром управляет Бог — или каким злобным должен быть Бог, если Бог все это допускает! Бога нет — это же очевидно! Это же очевидно — просто из-за того количества ежесекундных нечеловеческих сатанинских преступлений, которые происходят на земле!

— Now you talking! — говорю. — Наконец-то ты заговорил о главном — и очень точно расставил все акценты. Шломо, — говорю, — вот скажи мне теперь честно — забыв обо всем своем образовании, забыв обо всех книгах, которые ты читал — а просто оглянувшись вокруг, вот на этих визжащих чаек, а потом просто посмотрев на свои ладони, пощупав свой нос, уши — честно, вот прямо сейчас, скажи мне: ты веришь, что все это могло возникнуть само собой?

— Нет, — брякает Шломо. — Не верю! — и, вновь, не оборачиваясь, припускает, почти бегом, по набережной. — Но ведь доказывают же ученые… — говорит Шломо спиной, — что это всё как бы постепенно… Самоорганизовалось в организмы из ничего… Живое из неживого…

— Харкни, — говорю, — в глаза ученым. — В те самые их глаза, про которые даже маньяк Дарвин признавался, что если кто-то скажет, что этот сложнейший оптический механизм мог возникнуть сам собой в результате эволюции — будет абсолютным идиотом. Более упертых остолобов с узким кругозором, чем ученые, честно говоря, я в жизни не видела! «Ура! Я исследовал механизм дефекации у глистов! Значит — Бога нет! А я — гений!» Вот тебе типичная парадигма мира у ученых-материалистов! Я уж даже не буду дразнить тебя сейчас, Шломо, бесконечно сложным жгутиковым пропеллером в простейших клетках, без которых они существовать не могут! Скажи мне вот просто основываясь на своей, богозданной еврейской логике: ты веришь в то, что твоя еврейская мама, чуть не убитая в Освенциме, произошла от обезьяны? Что у твоего пра-пра-пра-дедушки просто заблаговременно отвалился хвост?

— Нет! — внезапно хохочет Шломо и оборачивается. — Евреи, конечно же, ни от каких обезьян не произошли! Но вот все остальные народы — вполне допускаю!

— Ах ты сволочь, — говорю, ласково. — Мне кажется, что существование Бога — это не вопрос «веры» — это вопрос очевидности: человек, не способный из несократимой сложности мироздания вывести факт существования Бога — это просто либо очень недалекий, глупый, отзомбированный массовой богоборческой пропагандой человек с несамостоятельными мозгами — либо сознательный обманщик и богоборец. Одно из двух. Мне кажется, что у подавляющего большинства людей нет проблемы с тем, чтобы верить, знать, понимать, чувствовать, что Бог есть — что иначе вся эта несократимая сложность видимого мира не могла возникнуть. Но дальше начинаются проблемы — которые ты сам же только что и назвал, Шломо! Проблемы у нормального, честного, думающего человека возникают не с тем, чтобы «верить» в Бога, а с тем, чтобы верить, что Бог — благ. Вот на это действительно нужно мужество — и в этой-то точке и начинается настоящий мучительный поиск. Не оскорблять Бога подозрениями Его в двойной игре. Верить в то, что Бог не творил всей мерзости и зла, которые мы видим на земле; что Бог не желает всей этой мерзости; что зло — это не Божья воля.

— Как же это?! — ликует Шломо. — А чья ж, интересно?! Если Бог — как идея, придуманная людьми, — всевластен и всемогущ?! Чья ж это тогда еще, если не Бога, воля — допускать весь этот кошмар — убийства, насилия?! В Торе сказано, что Бог источник и добра, и зла!

— Ой, вот только не надо, — говорю, — Шломо, пошлейше сейчас обыгрывать эту цитату Исайи и прикидываться, что ты не знаешь, что это он сказал в полемике с Киром, чтобы отвадить того от многобожья и поклонения идолам: идея Исайи совсем не в том, что Бог творит зло — это было бы богохульством даже для того слаборазвитого в теологическом смысле времени — а в том, что Бог — Единственный! Как ты можешь даже вообще упоминать об этом в такой богохульской перекрученной сатанинской трактовке?! Ты ведь прекрасно, наверняка, помнишь, что Исайя тут же невдалеке говорит: «Горе тем, которые зло называют добром, и добро — злом, тьму почитают светом, и свет — тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое горьким!» Это же полное опровержение вульгарной богохульской трактовки! Христос, кстати, произнес несколько почти математических алгоритмов, которые доказывают, что в Боге нет какой-либо дурной раздвоенности. Христос сказал: «князь мира сего (то есть сатана) не имеет во Мне ничего». И одновременно сказал: «Я и Отец Мой небесный — Одно». Этот алгоритм четко доказывает, что в Боге нет ничего от сатаны, Бог не изобретал зла. То есть никакого раздвоения личности у Бога на «бога и сатану» не существует — это сатанинская клевета. Христос говорит: «Никакое царство, разделившееся внутри себя, не устоит». Значит, никакого разделения внутри Бога на «доброго бога и злого бога» не существует. Бог не изобретал зло. И одновременно Христос говорит, что Его Небесный Отец — сильнее всех. То есть Бог при желании мог бы в секунду прихлопнуть всю падшую вселенную! Но это значило бы «погубить» — а Бог хочет спасти! И причем спасти свободных личностей, свободные души, свобода которым дарована Богом. Нам очень трудно все это осмыслить — именно потому что мы все — падшие духовные калеки, и духовные глаза наши зашорены мелким падшим земным миром — поэтому просто надо доверять Богу и верить Христу на слово, что это так. Христос, — когда на Него клевещут, что, якобы, Он изгоняет бесов сатанинской же силой, — совершенно четко говорит: «Как может сатана изгонять сатану? Если царство разделится само в себе, то не может устоять. Если дом разделится сам в себе, то не может устоять; или как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного? и тогда расхитить дом его. И если сатана восстал на самого себя и разделился, не может устоять, но пришел его конец. Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов, то, конечно, достигло до вас Царствие Божие». Этот Христов алгоритм, эти Христовы фразы тоже полностью исключают какую-либо двойную игру Бога, какое-либо «партнерство» Бога с сатаной, какое-либо «разделение» внутри Бога на добрую и злую половины (потому что тогда бы, по алгоритму Христа, и Бог бы не «устоял», рухнул, разделившись в себе, и Царство Божие бы погибло), и полностью исключает любую шизофрению в голове Бога — когда бы Бог, как утверждают клеветники, в какие-то моменты творил добро, а в какие-то — зло, а потом сам же себя кусал бы за хвост, как сумасшедший, и «изгонял». Все эти же фразы Христа исключают и какой-либо компромисс Бога с сатаной, исключают наличие чего-либо злого в Боге.