Было объявлено, что президент Рузвельт произнесет речь ночью 10 июня. Около полуночи я слушал эту речь вместе с группой офицеров в оперативном кабинете военно-морского министерства, где я все еще работал. Когда он произнес свои язвительные слова в адрес Италии: «Сегодня, 10 июня 1940 года, рука, державшая кинжал, вонзила его в спину своего соседа», – раздался гул одобрения.
У меня возник вопрос, как поведут себя избиратели-итальянцы на приближающихся президентских выборах; но я знал, что Рузвельт был опытнейшим американским партийным политическим деятелем, хотя, принимая свои решения, он никогда не боялся рисковать. Это была великолепная речь, наполненная страстностью и вселявшая в нас надежду. Под непосредственным впечатлением этой речи я, перед тем как лечь спать, выразил Рузвельту свою благодарность.
Бывший военный моряк – президенту Рузвельту
11 июня 1940 года
Все мы слушали Вас прошлой ночью, и Ваше заявление вдохнуло в нас силу своим величием. Ваши заявления, что Соединенные Штаты окажут союзникам материальную помощь в их борьбе, являются для нас сильной моральной поддержкой в этот мрачный, но не безнадежный час. Нужно сделать все, чтобы Франция продолжала сражаться, и не допускать, чтобы мысль о падении Парижа, если оно произойдет, явилась поворотом к каким-либо переговорам. Надежда, которую Вы вселяете в них, может дать им силу для продолжения борьбы. Они должны продолжать оборонять каждый дюйм своей территории и использовать всю боевую силу своей армии. Не добившись таким образом быстрых результатов, Гитлер возьмется за нас, но мы готовимся оказать сопротивление его бешеному наступлению и защитить наш остров.
После того как мы спасли английскую экспедиционную армию, мы не испытываем недостатка в войсках в метрополии, и, как только можно будет оснастить дивизии в гораздо более широком масштабе, необходимом для операций на континенте, они будут отправлены во Францию. Мы намерены иметь сильную армию, сражающуюся во Франции в кампании 1941 года. Я уже телеграфировал Вам относительно самолетов, включая летающие лодки, которые так нужны нам в предстоящей борьбе за существование Великобритании. Но нам еще больше нужны эсминцы. Преступление итальянцев привело к тому, что мы должны иметь дело с гораздо большим числом подводных лодок, которые могут войти в Атлантику и, быть может, базироваться на испанские порты. Единственное, что им можно противопоставить, – это эсминцы. Сейчас для нас нет ничего важнее получения 30–40 старых эсминцев, которые Вы уже модернизировали. Мы можем очень быстро снабдить их нашими локаторами, и они заполнят брешь на первые полгода, пока не вступят в строй эсминцы, построенные нами уже в военное время. Если они Вам понадобятся, мы возвратим их или их эквивалент при условии, что Вы предупредите нас об этом за шесть месяцев. Ближайшие шесть месяцев имеют жизненно важное значение. Если немцы и итальянцы предпримут новую сильную подводную атаку, направленную против нашей торговли, между тем как нам приходится охранять наше восточное побережье от вторжения, напряжение может стать для нас непосильным, а океанская торговля, дающая нам средства к существованию, может оказаться задушенной.
Не следует терять ни одного дня. От своего собственного имени и от имени моих коллег я шлю Вам сердечную благодарность за все, что Вы предпринимаете и хотите предпринять ради того, что мы теперь уже действительно можем назвать общим делом.
* * *
Погоня за добычей началась. Но Муссолини был не единственный голодный зверь, вышедший на поиски добычи. К шакалу присоединился медведь.
В предыдущем томе я уже рассказал о том, как развивались англо-советские отношения вплоть до начала войны, и о враждебности, чуть ли не доходившей до фактического разрыва с Англией и Францией, возникшей во время вторжения русских в Финляндию. Германия и Россия теперь работали совместно настолько тесно, насколько это позволяло глубокое расхождение их интересов. Гитлер и Сталин имели много общего между собой как тоталитарные политики, и их формы правления были родственны. Молотов с сияющим взором встречал германского посла графа Шуленбурга при каждом важном случае и, грубо льстя, одобрял политику Германии и восхвалял военные мероприятия Гитлера.
Когда немцы предприняли нападение на Норвегию, он сказал (7 апреля), что «советское правительство понимает, какие меры были навязаны Германии. Англичане, безусловно, зашли слишком далеко. Они совершенно не посчитались с правами нейтральных стран… Мы желаем Германии полного успеха в ее оборонительных мероприятиях»[56].
Гитлер постарался сообщить Сталину утром 10 мая о предпринятом им нападении на Францию и нейтральную Голландию.
«Я был с визитом у Молотова, – писал Шуленбург. – Он поблагодарил за информацию и добавил, что, как он полагает, Германия должна была защитить себя от англо-французского нападения. Он не сомневался в нашем успехе»[57].
Хотя эти выражения их мнения нам, конечно, не были известны до окончания войны, у нас не было никаких иллюзий относительно позиции русских. Тем не менее мы вели терпеливую политику, которая заключалась в том, чтобы попытаться восстановить с Россией отношения, основанные на доверии; мы полагались на ход событий и коренные противоречия между Россией и Германией. Мы сочли целесообразным использовать способности сэра Стаффорда Криппса, который и был назначен послом в Москву. Он охотно принял эту тяжелую и неблагодарную задачу. Советское правительство согласилось принять Криппса в качестве посла и объяснило этот шаг своим нацистским союзникам.
«Советский Союз, – писал Шуленбург в Берлин 29 мая, – заинтересован в том, чтобы получать каучук и олово из Англии в обмен на лес. Нет оснований опасаться миссии Криппса, так как нет оснований сомневаться в лояльном отношении к нам со стороны Советского Союза и так как не изменившееся направление советской политики в отношении Англии исключает возможность причинения вреда Германии или жизненным германским интересам. Здесь нет ни малейших признаков, которые побуждали бы считать, что последние успехи Германии вызывают у советского правительства тревогу или страх перед Германией»[58].
Падение Франции, разгром французских армий и уничтожение всякого противовеса на Западе должны были бы вызвать какую-то реакцию у Сталина, однако казалось, ничто не предупреждало советских руководителей о серьезном характере опасности, грозившей им самим. 18 июня, когда поражение Франции стало полным, Шуленбург доносил: