особенно много читал и писал. Там были написаны три его книги. Но там же он обращал внимание на то, чего на свободе за отсутствием свободного времени не замечал: постепенно покрывающиеся листвой голые верхушки деревьев над высокими стенами тюрьмы в Алипуре, ласточек, свивавших гнезда в огромном зарешеченном сарае, где он был заперт в Альморе, перспективу зеленеющих полей, открывавшуюся перед ним на секунду-другую, когда тюремщики отпирали дверь его камеры в Дехрадуне.
Он встал из-за стола и подошел к окну, из которого был виден весь сад поместья Тин-Мурти-Хаус. Во времена Британского Раджа это была резиденция местного главнокомандующего, а теперь здесь обитал он, премьер-министр Неру. После муссонных дождей сад благоухал свежей зеленью. Маленький мальчик лет четырех-пяти прыгал под манговым деревом, пытаясь сорвать что-то с ветки. Но ведь сезон манго уже прошел?
Он опять вспомнил Камалу. Ему часто казалось, что его тюремное заключение тяжелее сказывалось на ней, чем на нем самом. Родители поженили их совсем юными, а он заставил себя уделять ей больше внимания лишь после того, как ее болезнь стала неизлечимой. Он посвятил ей свою автобиографию – но она об этом уже не могла узнать. И только увидев, что теряет ее, он осознал, как сильно ее любит. Он писал с отчаянием: «Неужели она оставит меня сейчас, когда она так нужна мне? Мы же только недавно начали понимать друг друга по-настоящему, и, собственно говоря, наша совместная жизнь началась только сейчас. Мы стали необходимой поддержкой друг другу, нам предстояло столько сделать вместе».
Все это было очень давно. А если он порой подолгу отсутствовал – в гостях за королевский счет, например, – или приходилось чем-то жертвовать и возникали обиды, то их причины, по крайней мере, были конкретны и ясны. А теперь во всем полная неопределенность. Старые товарищи превратились в политических противников. То, за что он боролся, извратили, и не исключено, что он сам был виноват в этом, не приняв своевременных мер. Его сторонники покидали партию Конгресс, и в ней теперь верховодили консерваторы, многим из которых Индия виделась исключительно индусским государством, где все остальные должны были приспосабливаться к этому или пенять на самих себя.
И не с кем было посоветоваться. Отца не было в живых. Ганди умер. Камала умерла. А человек, которому он мог полностью открыться, с которым он праздновал час объявления независимости, был далеко. Сама она всегда выглядела очень элегантно и часто подтрунивала над его склонностью к щегольству. Прикоснувшись к красной розе в петлице его белого ачкана, прибывшей на этот раз из Кашмира, он улыбнулся.
Голый мальчик после нескольких безуспешных попыток дотянуться до ветки выковырял несколько кирпичей, обрамлявших клумбу, и усердно сооружал из них помост. Встав на него, мальчик опять потянулся к ветке, но снова потерпел неудачу. Кирпичная подставка развалилась, мальчик упал на землю.
Улыбка Неру стала еще шире.
– Господин? – произнес стенографист, ожидавший продолжения диктовки с ручкой в руке.
– Да-да, я думаю.
Огромные толпы и одиночество. Тюрьма и руководство кабинетом. Интенсивная деятельность и желание оказаться в полной пустоте. Он слишком устал.
Между тем надо было предпринимать какие-то меры, и срочно. После выборов будет поздно. Никогда еще политические схватки не приносили ему столько огорчений.
Ему вспомнилась сцена пятнадцатилетней давности, происшедшая в Аллахабаде. Он находился на свободе уже пять месяцев и ожидал нового ареста в любой момент по любому поводу. Они с Камалой только что выпили чая и стояли на веранде их дома вместе с зашедшим в гости Пурушоттамдасом Тандоном. Подъехал автомобиль, из которого вылез офицер полиции и с виноватым видом направился к ним. Всем было ясно, что это значит. Тандон, невесело усмехнувшись, покачал головой, а Неру приветствовал офицера словами: «Давно уже жду вашего визита».
Мальчик под манговым деревом сложил кирпичи по-новому и снова залез на них. Ему не терпелось поскорее схватить висящий плод, вместо того чтобы попробовать спокойно дотянуться до него, и в результате он упал и ушибся о кирпичи. Сидя в сырой траве, он заплакал. На плач прибежал мали и, зная, что премьер-министр может увидеть это из окна, сердито закричал на мальчика и сильно ударил его по лицу. Мальчик заплакал громче прежнего.
С искаженным от гнева лицом пандит Неру выскочил в сад и, подбежав к мали, стал осыпать его пощечинами, возмущенный тем, что тот поднял руку на ребенка.
– Но, Пандитджи… – воскликнул мали, который был так ошарашен, что даже не пытался закрыться от ударов. Он ведь всего лишь учил нарушителя уму-разуму.
Неру взял испачканного и напуганного мальчика на руки и, ласково поговорив с ним, опустил на землю, а проштрафившемуся мали велел тут же сорвать для мальчика хороший плод и пригрозил немедленным увольнением.
– Дикость, – сердито бормотал он, шагая по лужайке обратно, и тут заметил, что его белый ачкан совсем перепачкан.
14.14
Дели, 6 августа 1951 г.
Уважаемый господин президент,
прошу Вас принять мое заявление об отставке с поста члена Рабочего комитета Конгресса, а также Центральной избирательной комиссии. Буду признателен, если Вы примете отставку.
Искренне Ваш,
Джавахарлал Неру
К этому официальному заявлению Неру приложил личное письмо президенту Конгресса Тандону, начинавшееся обращением «Мой дорогой Пурушоттамдас» и заканчивавшееся словами:
Простите, если моя отставка причинит Вам какие-либо неудобства. Но мы с Вами, как и окружающие, и без того испытываем неудобство, и лучший способ избавиться от него – устранить причину.
С искренним уважением,
Джавахарлал Неру
Прочитав это письмо два дня спустя, Тандон сразу ответил:
Вы же только что обратились в качестве лидера нации к Конгрессу и ко всей стране с призывом крепить единство рядов в сложившейся непростой внутренней и международной обстановке. А шаг, который Вы собираетесь предпринять, – выход из состава Рабочего комитета и Парламентского совета – противоречит Вашему призыву к единству и может привести к расколу в Конгрессе, который представит бóльшую угрозу для страны, чем что-либо, с чем Конгрессу приходилось сталкиваться до сих пор.
Я очень прошу Вас не порождать этот кризис и не настаивать на своей отставке. Я не могу принять ее. Если же Вы все-таки будете стоять на своем, то единственное, что я смогу сделать, – отдать этот вопрос на рассмотрение Рабочего комитета. Я надеюсь, Вы в любом случае будете участвовать в заседании комитета 11-го числа.
Если Вы согласитесь продолжить работу в комитете при условии, что я уйду с поста президента Конгресса, я с радостью сделаю это добровольно.