Читать интересную книгу Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник) - Юрий Левада

Таблица 5

Соответствие реальных поступков представлениям о правде и справедливости (в % по строке)

Значительно реже в 1999 г. отмечается такой побудительный фактор лукавства, как давление со стороны «начальства». Заметное исключение здесь – сами начальники, то есть руководители, директорский корпус: у них значение сделок с совестью под давлением «сверху» осталось на прежнем уровне (32 % и 31 % – наиболее высокий показатель по всем группам!). Это относится также к работникам старшего возраста и служащим. Реже ссылаются на давление начальства специалисты, рабочие, пенсионеры. Учащиеся, как и вся молодежь, и раньше редко вынуждены были оглядываться на волю начальников, а сейчас делают это еще реже.

В то же время заметно возросла доля считающих, что им приходится кривить душой «для пользы дела», как будто начальственная воля превратилась в некий обобщенный корпоративный интерес. Вероятно, это отражает тенденцию растущей идентификации человека с предприятием, фирмой, то есть новым субъектом игры на социальном поле (и соответственно субъектом лукавого поведения). Особенно сильно выросла доля ссылок на «пользу дела» у руководителей, специалистов, а также среди самых молодых при отсутствии изменений у пенсионеров и малообразованных.

С процессом «разгосударствления» или «приватизации» человека, очевидно, связано увеличение частоты ссылок на давление семьи. Заметных различий между группами здесь почти нет. Ссылки на принуждение со стороны коллектива несколько чаще, но остаются довольно редкими. В большей мере упоминают этот фактор предприниматели и служащие (видимо, речь идет о корпоративных интересах персонала).

Несколько неожиданный и труднообъяснимый феномен – более частые ссылки на необходимость поступаться принципами из-за страха за родных и близких. Об этом говорят во всех группах опрошенных. В какой-то мере это иной поворот указанного выше роста «семейного» давления. Кроме того, видимо, сказывается общая атмосфера обостренного переживания страхов в обществе.

Процент отмечающих, что кривить душой им «приходится постоянно», был небольшим 10 лет назад и снизился по всем наблюдаемым группам (всего с 6 % до 4 %). Правда, за то же время примерно на столько же выросла частота ссылок на уступки, вызванные «собственной слабостью» (только руководители не хотят в ней признаваться).

Исследования 1989 и 1999 гг. позволяют сопоставить оценки занятий «неприятных» различными группами населения. Здесь, по нашим данным, заметны существенные сдвиги показателей в сторону уменьшения по трем позициям – «командовать другими», «убеждать других в том, во что сам не верю» и (в меньшей мере) «делать то, что не понимаю». Все эти позиции можно считать в высшей мере «идеологически насыщенными» в советский период, откат от них – явное свидетельство отхода общества от старой политизированной модели человеческого поведения.

Кроме того, данные показывают, что необходимость заниматься «общественной работой» (в нынешнем варианте – «политикой») не по душе людям примерно в той же мере, что и 10 лет назад, хотя содержание терминов заметно изменилось. Молодых и высокообразованных такая деятельность тяготит больше, а пожилых и малообразованных, напротив, меньше. Очевидно, имеет значение захватившая часть старших поколений политически-оппозиционная активность. А вот необходимость «подчиняться другим» людям столь же не по душе, как и ранее. По сравнению с ситуацией десятилетней давности она сейчас больше досаждает пенсионерам и малообразованным, несколько меньше – молодежи.

Наблюдения за ростом и спадом надежд на отечественных политических лидеров за последние годы (М. Горбачев, Б. Ельцин, Г. Явлинский, А. Лебедь, Б. Немцов, Е. Примаков… далее список пока открыт) заставляют многократно вспоминать известное выражение Н. Бердяева, писавшего о «вечно-бабьем» в русской душе – готовности довериться любому, кто продемонстрирует силу и одарит обещаниями. Само по себе сравнение ничего не объясняет. Увлечение новыми кумирами (и затем довольно быстрое разочарование в них) обусловлено отсутствием внутренней социальной организованности общества. Дальние исторические корни этого феномена можно искать, видимо, в отношениях между государством и населением в старой, «дореформенной» России: пока не работают социальные институты современной цивилизации («гражданское общество»), масса готова и склонна искать организованности внешней – со стороны самодержавной власти или иной «руководящей силы». В рамках нашей темы затронем лишь одну сторону происходящего – способность множества людей увлекаться персонализованными символами и затем разочаровываться в них. Причем если поначалу фигуры лидеров в массовом сознании символизировали определенные идеи или по меньшей мере привлекательные лозунги, то в дальнейшем предметом символического предъявления становится просто власть. Соответственно обещания «перевернуть» страну трансформируются в требование «навести порядок».

В этих процедурах регулярных очарований-разочарований настроение масс так или иначе определяется состоянием их «головной части» – более образованной, политизированной, влиятельной, способной задавать образцы поведения для остальных. При всех отечественных пертурбациях последнего времени было заметно (в том числе и по данным массовых опросов), что изменения общественных симпатий прежде всего отмечались именно в этих слоях. «Легковерием» страдает не относительно «темная» масса, а ее «просвещенная» верхушка. Отсутствие социальной организованности и гражданского сознания – прежде всего черта нашей интеллектуальной и политизированной элиты (в широком смысле слова; речь не идет, естественно, о конкурирующих группировках околовластной «кухни»).

Исследования электоральной ситуации в стране (еще во время предыдущего избирательного цикла) показало, что большинство населения не верило предвыборным обещаниям претендентов на должности, не надеялось на то, что они будут выполняться, а потому и не предъявляло претензий к своим фаворитам сразу после выборов. Претензии предъявлялись всегда задним числом – когда фавориты переставали быть таковыми. Здесь два связанных друг с другом вопроса заслуживают особого объяснения: во-первых, какие факторы возносят на пьедестал, превращая малоизвестного чиновника или провинциала в фаворита общественного мнения, а во-вторых, почему столь легко и быстро общественное мнение расстается с ним.

По крайней мере одно из объяснений может быть связано с изложенными выше соображениями. Массовые увлечения – особенно если они ориентированы на предельно значимых фаворитов – с самого начала амбивалентны, двусмысленны: искусственно нагнетаемый (не только извне, но и «изнутри», через механизмы самообольщения) демонстративный восторг всегда дополняется скрытым недоверием, черной завистью и т. п. В определенный момент конструкция как бы опрокидывается, скрытое становится доминирующим и демонстративным. Причем каждый такой поворот менее всего связан с реальным опытом и рациональными оценками – ведь очарование очередного фаворита общественного мнения не подкреплено ни массовым опытом, ни знакомством с его деятельностью, программой, идеями («И ненавидим мы, и любим мы случайно…»). Главным же фактором перемены симпатий служит противопоставление характеристик, которые приписываются «старому» и «новому» избраннику. Например, образ динамичного и решительного Горбачева противопоставлялся образу дряхлого и нерешительного Брежнева, затем решительность Ельцина – нерешительности Горбачева, затем образ более молодых и решительных Лебедя, Немцова, Путина – образу одряхлевшего Ельцина (в ряду подобных парных сопоставлений участвовали и другие фигуры). Отсюда, кстати, и непременный спутник всех поворотов – «перенос вины» на предшествующую эпоху, власть, персону лидера как средство самоутверждения (и, насколько удается, самооправдания) каждой новой смены в верхах. Такие трансформации священного образа в проклятый, инфернальный присущи всякому мифологическому сознанию. Непременно присутствующий в общественном мнении «комплекс врага» предполагает амбивалентность значений «своего» – «враждебного» и возможность перемены знаков (но в подавленном и напуганном обществе – преимущественно в одну сторону, то есть превращения своих во врагов).

В условиях социальной разобщенности, слабости традиционных и групповых межличностных структур человек со своими заботами и опасениями постоянно оказывается одиноким перед властью, социальными институтами, могущественным давлением массмедиа и общественного мнения. Если он вынужден вести себя «как все» и демонстрировать это публично (в том числе в ответах на вопросы исследователей), он снимает с себя ответственность за разделяемые позиции, но не избавляется от одиночества по отношению к этим «всем». Только 13 % опрошенных в 1999 г. (в основном молодые люди) указали, что у них «много близких, надежных друзей», в 1989 г. такой ответ давали 42 %. Сейчас 74 % полагают, что они могут вполне доверять лишь одному-двум близким людям.