Но все же порывы ветра понемногу усиливались, и при очередном поплавок, на котором висели, свесившись над водой, братцы-неандертальцы, все-таки довольно опасно приподнялся, и я решил не гнать, а зарифить грот. В конце концов, мы никуда не спешим, а просто плывем домой после очередного рейса на Запятую, и времени еще только половина одиннадцатого утра.
Я крикнул «Внимание!» и развернул катамаран носом к ветру, после чего скомандовал:
– Взять риф!
Угым быстро отвязал строенный фал от кнехта и начал помаленьку отпускать его, а Упум встал около гика, чтобы более или менее аккуратно складывать нижнюю часть спускающегося грота. Я закрепил румпель и привстал – скоро настанет моя очередь присоединяться к процессу. Дело в том, что вязать узлы на рифах неандертальцы пока не могли, и это предстояло сделать мне. Рифы – это просто парные веревочки длиной сантиметров по сорок, через каждые полметра пришитые к парусу в двух метрах от нижнего края. Сейчас, когда грот опустился на те самые два метра, этими веревками его следовало привязать к гику, а заодно и зафиксировать скомканную Упумом нижнюю часть паруса, что я и проделал. Теперь наш самый большой парус стал на два метра ниже и почти вдвое меньше по площади, из-за чего катамаран несколько сбросил скорость, но зато перестал опасно крениться даже при сильных порывах ветра.
Пожалуй, прикинул я, и команда, и корабль полностью готовы к путешествию на Крит. Несмотря на довольно сильный ветер и приличное волнение, мы без особых затруднений продолжали выдерживать нужный курс. И загрузка судна соответствует той, что будет в экспедиции. Сегодня я вез довольно легкие вещи. Паше – семена, у него завелись совершенно наполеоновские планы насчет земледелия, и то, что он заказал, весило почти пятнадцать килограммов. Плюс к этому две двадцатилитровые банки с эпоксидкой, небольшой синтезатор «Ямаха» для Кати, и все. Она ведь довольно давно попросила меня купить его, но я, к великому своему стыду, забыл, а любимая не напоминала. Но, наверное, все-таки лучше поздно, чем никогда, утешал я себя. Впрочем, получалось не очень, ибо я знал, что лучше всего – это когда все делается не рано и не поздно, а вовремя.
Кроме синтезатора я вез Кате килограмма два всякой косметики, приобретенной по ее списку, и это мне не очень нравилось. Во-первых, она и так красивая, глаз не оторвать, куда ж еще-то? А ведь все эти замазки наверняка хоть и совсем немного, но все же вредят коже. Или даже еще чему-нибудь. И во-вторых, меня немного пугала цель, ради которой любимая хотела краситься. Она вовсе не собиралась еще повысить свою привлекательность, хоть и не была согласна с моим утверждением, что это вообще невозможно. Нет, Катя планировала на время вновь стать древней старухой – разумеется, только внешне. Потому как от ее денег, на которые в основном я и покупал все в двадцать первом веке, осталось всего сто сорок тысяч. Плюс моих запасов было почти столько же, и все. А траты нам предстояли довольно основательные, поэтому Катя предложила продать ее драгоценности.
– Причем это должна сделать я сама, – заявила любимая. – Ибо если вещи без вести пропавшей одинокой пенсионерки начнет продавать ее сосед, то он наверняка попадет под подозрение. После этого все наши заготовительные операции прекратятся независимо от наличия средств, так как тебе надо будет срочно линять сюда и в двадцать первом веке больше не появляться. Или появляться только нелегально, что тоже нехорошо.
– Ну, например, ты можешь написать мне доверенность, у тебя же почерк не изменился, – не очень уверенно предположил я.
– Считаешь, что это рассеет подозрения? Мне кажется, наоборот, усилит их. Без доверенности люди могут подумать, что ты распродаешь свои запасы, а с ней сразу станет ясно, чьи они. Нет, этим надо заняться именно мне.
– Но ты же заболеешь, у тебя молоко пропадет!
– Даже после первого раза и то не заболела, хотя находилась там почти сутки и, честно говоря, порядочно испугалась. А когда Ксению вытаскивали, все вообще обернулось легкой прогулкой. Неприятные ощущения начинаются через семь часов после перехода. Значит, определим лимит моего пребывания в Москве в пять часов. Если что-то не успеем – прыгаем на Запятую, отдыхаем и возвращаемся в то же место и то же время. Насчет же молока – милый, ты сюда столько всяких смесей наволок, что их хватит, даже если все наши неандерталки родят каждая по двойне и ни у одной вообще своего молока не будет.
Я понял, что спорить с любимой бесполезно. И вовсе не потому, что она такая уж упрямая. Нет, просто она все как следует обдумала и пришла именно к таким выводам. Кстати, практика показала, что она, настаивая на чем-либо, всегда оказывалась права. Так что я смирился, но все равно предстоящее мне не нравилось.
Следующий заплыв на Запятую состоялся через десять дней. Все это время Катя при посильной помощи Ксении тренировалась быстро раскрашиваться под древнюю старуху, ибо делать это заранее, на Запятой, было бесполезно – все равно вся косметика останется в палеолите. И только сейчас женщины пришли к выводу, что получается быстро и убедительно. Мне результат не показывали, но Ксения уверяла, что при взгляде на получившуюся пожилую даму ни у кого не возникнет подозрения, что ей меньше восьмидесяти лет.
Переход в Москву прошел как обычно, и Катя немедленно занялась нанесением камуфляжа, выгнав меня из комнаты. Меньше чем через двадцать минут она вышла, и я как стоял, так и сел. Нет, она не вернулась к своему старому облику, это было невозможно, ведь до путешествия в прошлое ее лицо представляло собой череп, обтянутый кожей. А сейчас оно выглядело одутловатым, даже слегка опухшим. Однако сходство с прежней Екатериной Арнольдовной каким-то образом получилось бесспорным. Любой из ее прежних знакомых, увидев ее сейчас, ни на секунду не усомнился бы, что, во-первых, это именно она и есть. А во-вторых, жить ей осталось всего ничего, вот бабуля и продает драгоценности, дабы было на что достойно похорониться.
Катя поправила парик. Тот самый, который я когда-то, настолько давно, что те времена казались какой-то другой жизнью, тусклой и беспросветной, принял за настоящие волосы. Однако теперь никаких сомнений не возникало. Это именно парик, причем старый, потихоньку начинающий облезать и к тому же кривовато сидящий. Стало понятно, зачем Катя несколько дней назад коротко подстриглась. Кстати, ей и такая прическа очень даже шла. До встречи с ней я не верил, что существуют женщины, которым идет абсолютно все, но, к счастью, ошибался.
– Молодой человек, я готова, – сказала Катя голосом Екатерины Арнольдовны и, подхромав ко мне шаркающей походкой, взяла под руку.
Когда мы выходили из подъезда, нам попалась какая-то смутно знакомая мне женщина, но Катю она, похоже, знала неплохо, потому как поздоровалась первой. Катя ответила, потом мимоходом похвалила современную молодежь – мол, зря ее ругают, вон сосед сразу согласился помочь, а то ведь одной-то теперь и до ближайшего магазина не дойти, не говоря уж о поликлинике. После чего мы попрощались с Катиной знакомой и, завернув за угол, сели в уже поджидавшее нас такси. Ехать предстояло к метро «Профсоюзная», где находилась одна известная Кате скупка, услугами которой она уже однажды пользовалась. В прошлый заход в Москву я от ее имени отправил туда электронное письмо, так что нас там уже ждали.
Вся продажа заняла от силы минут сорок, а потом мы с Катей, ставшей на девятьсот двадцать тысяч богаче, пошли к ожидающему нас на стоянке такси.
Уже недалеко от дома меня вдруг охватило какое-то совершенно иррациональное беспокойство. Мне на мгновение показалось, что на самом деле не было никаких походов в прошлое и нашей с помолодевшей Катей любви, а просто я из сострадания проводил старую соседку по ее делам, и сейчас мы с ней попрощаемся. Навсегда, ибо жить ей осталось всего ничего.
Любимая явно почувствовала мое настроение и тронула меня за рукав. Я повернулся и обомлел. Из-под безобразного парика и многих слоев косметики на меня весело глядела настоящая Катя! Она улыбнулась, приложила палец к губам и снова превратилась в древнюю больную старуху. Но теперь я не сомневался, что это всего лишь видимость.