Под Кинто наши войска были остановлены сильным пулеметным огнем противника. Республиканской артиллерии никак не удавалось подавить его пулеметные гнезда.
Вдруг наши линии пересек грузовик с пушкой и несколькими людьми и на глазах изумленных республиканцев и фашистов направился к вражеским линиям. Ни та, ни другая сторона не стреляли, не понимая, в чем дело.
Примерно в пятистах метрах от городских укреплений грузовик остановился. Артиллеристы спустили на землю пушку, [403] установили ее против Кинто и открыли огонь прямой наводкой по вражеским дзотам. Первый же снаряд попал в цель. Еще несколько выстрелов - и пулеметы франкистов окончательно замолкли.
Опомнившись, враг открыл ответный огонь из артиллерийских орудий. Разрывы снарядов закрыли от нас пушку, и мы решили уже, что она разбита, а ее прислуга погибла. Однако, когда дым рассеялся, все с восхищением увидели, что орудие продолжает стрелять. Смельчаки вели огонь, пока не израсходовали весь боезапас. Затем вновь водрузили пушку на грузовик и вернулись невредимыми в свою часть.
Этими храбрецами оказались румыны-добровольцы из артиллерийской группы Интербригады, отличившейся в сражении под Гвадалахарой.
* * *
Заговорив о нашей артиллерии, я вспомнил еще один случай, происшедший под Бельчите и свидетельствовавший о сложной политической ситуации в нашем лагере.
Однажды вместе с командиром истребительной авиации я обходил фронт. Мы остановились в секторе, который занимали бывшие отряды НКТ, переформированные в бригаду Народной армии. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить полное игнорирование ими распоряжения правительства о создании регулярных частей.
К нам подошла группа из шести или семи человек с черно-красными повязками{155} на шее, с автоматами, пистолетами, а некоторые и ручными гранатами. Ни на одном не было знаков различия. Эта живописная группа состояла из командира данного сектора и его штаба. Но, поскольку у анархистов слова «командир» и «штаб» считались антиреволюционными, они употребляли иные термины - «ответственный» и «комитет».
Один из них обратился к нам и довольно развязным тоном сказал, что они весьма рады видеть нас и хотели бы воспользоваться нашим посещением, чтобы показать кое-что, с чем нам небезынтересно познакомиться. Затем нас повели к артиллерийским позициям. Там мы увидели шесть или семь пушек разных систем, но только три из них были в боевой готовности. Остальные стояли у забора, словно их и не собирались использовать. «Ответственный комитета» вызвал командира [404] артиллерийской батареи и сказал, что сейчас мы услышим историю этих пушек из уст специалиста. Оказалось, орудия прибыли к ним накануне операции. Все устаревших систем. Первая же попытка выстрелить из них убедила артиллеристов, что большая часть пушек никуда не годится и отремонтировать их невозможно.
Когда артиллерист закончил объяснения, «ответственный», не сомневаясь, что сразит нас своим вопросом, подчеркивая каждое слово, спросил:
- Вы не знаете, кто прислал эти замечательные пушки в Испанию? Не наш ли дорогой друг Советский Союз?
Я уже был подготовлен к подобным вопросам.
За несколько недель до этого случая один из наших летчиков пришел ко мне и с возмущением рассказал, что кое-кто пытается использовать в целях антисоветской пропаганды естественное недовольство республиканцев плохим качеством оружия. Тогда речь шла о негодных пулеметах.
Я решил, что дело заслуживает того, чтобы как можно тщательнее разобраться в нем. Мне удалось установить, что приобрел их в Центральной Европе один из многочисленных агентов нашего правительства по закупке оружия за границей. И хотя сделка производилась от имени Советского Союза, ибо, как я уже говорил, нам оружие не продавали и правительство СССР пошло навстречу Испанской республике, согласившись фигурировать в подобных случаях в качестве покупателя, он не нес ответственности ни за качество приобретенных вне СССР военных материалов, ни за их цену.
Моя осведомленность помогла легко пресечь антисоветский выпад «ответственного» и его «комитета».
* * *
Во время воздушных боев в районе Бельчите произошел случай, который произвел на меня сильное впечатление, хотя подобные происшествия обычны во время гражданских войн.
В первой части этой книги и в начале второй я уже упоминал о майоре Хосе-Пересе Пардо, который был моим летчиком-наблюдателем во время войны в Марокко. С ним меня связывала многолетняя крепкая дружба. Когда начался мятеж, Перес Пардо примкнул к Франко. В операциях под Бельчите он командовал группой бомбардировщиков. Однажды в бою над нашими линиями его самолет был подожжен республиканскими истребителями. Тяжело раненный, Пардо выбросился с парашютом, но попал к нам в плен. Его поместили в госпиталь [405] во Фраге. Когда я узнал об этом, во мне заговорили противоречивые чувства: с одной стороны, я был удовлетворен тем, что к нам в руки попал один из командиров вражеской авиации, но с другой - не мог преодолеть чувства горечи, ибо речь шла о моем когда-то хорошем друге.
Как командующего авиации, меня очень интересовал разговор с Пересом Пардо. И хотя лично мне совершенно не хотелось видеть его, я все же решил выполнить свой долг.
Мое появление, казалось, удивило Пардо. Я, стараясь скрыть некоторую неловкость, вежливо заговорил с ним. Первое, о чем он встревоженно спросил меня, - что мы собираемся с ним сделать. По-видимому, под влиянием франкистской пропаганды он полагал, что мы зверски расправляемся с теми, кто попадает к нам в руки.
Я сказал, что мы относимся к пленным по-человечески и его жизни ничто не угрожает. Казалось, это успокоило его, и он стал разговаривать со мной более откровенно. Пардо был убежден, что мы получили крупные воинские и авиационные подкрепления из Советского Союза. Во время беседы, не сумев сдержать себя, он спросил:
- Неужели правда, что вы решили дойти до Сарагосы?
На следующий день я вновь посетил госпиталь и переговорил с врачами. Они сказали, что Пардо потерял много крови и, несмотря на сделанное переливание, состояние его остается по-прежнему тяжелым. Затем я зашел к нему. Он показался мне значительно более спокойным.
Пардо рассказал, что жил в Сарагосе, в доме моего родственника генерала Мигеля Понте, командующего армией в Арагоне, который был страшно обозлен на свою разведывательную службу, не сумевшую узнать о крупной концентрации наших войск в этом районе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});