над наказанной державой. Напротив, горе и муки древнего Египта становятся у него символом и прообразом всех последующих национальных страданий человечества. Таков был ответ поэта на страшную весть о Катастрофе европейского еврейства; таков его независимый взгляд. Чеканные строчки спаяны единством образов и созвучием внутренних рифм, словно «тяжело-звонкое скаканье» «Медного всадника». Здесь тоже, как в балладах «Радости бедняков», поэт драматизирует повествование с помощью диалогов, например, сын взывает к отцу, придя в отчаяние от своей беспомощности. Невольно вспоминаются страшные слова пророка Иеремии о детях и грудных младенцах обесчещенного и разграбленного Иерусалима: «Скажут они матерям своим: „Где хлеб и вино?“ — изнемогая, как тяжко раненные, на улицах города, испуская дух на груди матерей своих» (Плач Иеремии, 2:12). Как не похожа поэтика этих стихов на стиль «Седьмой колонки»! А ведь поэт по-прежнему постоянно писал на злобу дня. У него хватило мудрости и таланта не смешивать два этих ремесла.
Факт провозглашения Государства Израиль и последующая за ним Война за независимость для многих писателей и поэтов послужили как бы сигналом к пересмотру своей эстетической позиции и творческого кредо. Здесь в известной мере сказалось изменение их социального статуса: из писателей еврейского ишува они превратились в писательскую интеллигенцию нового государства, на них легла ответственность за воспитание нового народа и создание его культуры. Исследователи продолжают размышлять над тем, как определить израильскую литературу, дабы отличить ее от уже вполне зрелой литературы на иврите, созданной в Палестине, или от литературы писателей-евреев, живущих в странах рассеяния.
Во время Войны за независимость появились молодые поэты — непосредственные участники сражений. Альтерман в те годы о войне не писал: он считал, что право на это есть только у тех, кто побывал на фронте. Зато он обратился к этой теме гораздо позднее, по-своему оценив победу в исторической перспективе. В 1957 году вышел новый сборник его стихов «Город голубки», посвященный войне за освобождение государства и его новым жителям — евреям, стекающимся сюда со всех сторон света. Само название цикла вызывает в памяти пророчество Исайи (Исайя, 60): со стаей голубей, кружащих над родными крышами, сравнивает пророк возвращающихся из рассеяния евреев, которые придут в свою землю, чтобы заново отстроить Иерусалим. Живой действительности словно тесно стало в рамках «Седьмой колонки», и она шагнула в лирику, коренным образом изменив ее поэтический лад. Размер стал не таким строгим; рифмы — скромнее, метафоры — прозрачнее. Появилась разговорная интонация, повторы, узнаваемые черты израильской действительности. Шла речь о новых репатриантах — детях и больных стариках, об этнической пестроте национального государства — настоящий киббуц галуйот (т. е. собирание рассеянных), о сражениях. Книга проникнута любовью и сочувствием ко всем обездоленным, ищущим пристанища в молодом Израиле, — чувствами столь новыми и неожиданными для художественного творчества Натана Альтермана. В одном из стихотворений цикла «Город голубя» поэт открыто заявляет о том, что если основы молодого государства были заложены евреями-ашкеназами, то теперь в ивритскую речь вплетаются гортанные звуки речи выходцев из восточных стран, и юный город на средиземноморском побережье (имеется в виду Тель-Авив), чутко вслушиваясь в разноголосицу его жителей, «сердцем ловит главные слова: Израиль, Сион и другие в том же роде».
Это произведение Альтермана многие из почитателей его таланта встретили холодно, не скрывая разочарования, а порой и раздражения. Ведь они ждали совсем другого, ждали нездешних миров, изысканной красоты формы. Но Натан Альтерман — «старый» поэт молодого государства, всегда занимавший активную позицию в обществе, поставил свою музу на службу моральным ценностям и высокому гуманизму, которые должны были, как он полагал, определять лицо Израиля.
В 1965 году вышло последнее лирическое произведение Альтермана, цикл «Летнее празднество» — своеобразный творческий итог. «Летнее празднество» представляет собою причудливое сочетание жанров: лирика и буффонада, публицистика и философские раздумья о предназначении поэта. Действие книги происходит на рубеже 50 — 60-х годов в Тель-Авиве, что не мешает появлению там сверхъестественных сил, покойников, колдовства. Бессмысленно было бы пытаться пересказывать в кратком эссе книгу в 200 страниц. Скажем лишь, что Натан Альтерман проявил себя в ней зрелым мастером, которому подвластны разные поэтические стили, патетика и ирония, фарс и уголовная романтика. Он пережил яростные нападки молодого поколения поэтов во главе с Натаном Захом, обвинявшим Альтермана в «убаюкивающей красивости», в эзотеричности и прочих грехах символистов. Поэт показал в этой последней книге, что не изменил своим идеалам, что мир для него по-прежнему полон загадочного очарования, выразить которое могут только звучные поэтические строки; что он не просто житель Израиля, а еще и очевидец его становления в противоборстве добра и зла, и готов сам бороться со злом.
Натан Альтерман был человеком огромной культуры. Он блестяще знал Библию и творчество еврейских средневековых поэтов, новые, дотоле неизвестные стихи которых стали появляться в литературных журналах в результате работы целой группы видных ученых над рукописями так называемой «каирской генизы» — открытого в 90-х годах прошлого века захоронения древнееврейских рукописей в Каире. Он свободно владел русским, французским, английским языками. Так же, как Авраам Шлионский, он обогатил ивритскую литературу прекрасными переводами из мировой классики. В 1945 году он перевел «Федру» Расина, и театр «Габима» тут же ее поставил. В следующем году в печати и на сцене (театр «Огель») появились в его переводе «Виндзорские проказницы» Шекспира, а в 1950 — «Отелло» (поставлен «Габимой»), В середине 50-х годов он обращается к творчеству Мольера. Одна за другой выходят на иврите комедии: «Скупой», «Мнимый больной»; затем спустя десятилетие издается трехтомник Мольера в переводе Н.Альтермана: комедии на иврите необыкновенно смешные, так и просятся на сцену. Работа над переводами для театра побудила его самого писать драматические произведения. Театры, например, «Мататэ» («Метла»), не раз заказывали Альтерману песни для спектаклей. Надо сказать, что поэт написал их немало: их поют, их любят, слова их обычно просты, иногда колки, иногда лиричны, близки по жанру к городскому романсу. А вот пьесы Альтермана, как правило, носят оттенок назидательности, не только ставят нравственные вопросы в плане общественном или личном, но в той или иной мере дают на них ответы. На наш взгляд, пьесы Альтермана представляют интерес скорее для исследователя его творчества, чем для широкого читателя.
Альтерман не говорил о своем отношении к русской и советской литературе. От близких к нему людей известно, что поэт никогда не переставал читать по-русски.