— Хорошо, что у меня не может быть детей. Если бы могли быть — я бы не удержалась. Захотела ребёнка от тебя… и будь что будет.
И что тут скажешь — только то, что уже говорил. Что только она. Как есть. И что не надо ничего другого, а будет, что будет. Он не знал, как утешить Мэй, потому что сам хотел бы того же — зачать с ней ребёнка и хранить их обоих если не от всех опасностей — от всех невозможно — то хотя бы от тех, каким она подвергала себя на акциях.
Он понимал теперь всем своим существом то, что раньше понимал только разумом — слова Ростбифа о сплошной боли. Ему не нужна была вера, чтобы привыкнуть к собственной «внезапно смертности» — тут его мировоззрение было сформировано отчасти Эпикуром, которого подсунул Ростбиф, отчасти «Будосёсинсю», на которую он набрел сам. Но все это не годилось теперь, когда он действительно любил, а не издалека обожал, женщину, это хрупкое (несмотря на мускулистые руки и умение владеть мечом) создание, полное противоречий и слабостей, когда он уже сжился, сросся с её существом. Он верил в вечную жизнь, потому что желал продлить эту любовь в вечность — и очень остро чувствовал боль от невозможности продлить её во времени. Иногда ему снилось, что у него есть ребёнок — не сам ребёнок, он ни разу не появлялся в снах даже в виде туманного образа, Эней не знал и не пытался угадать, мальчик он или девочка — просто во сне появлялось ощущение, что он отец. И страх уже не за одну, а за две жизни — и всё-таки, просыпаясь, он понимал, что будь у него возможность — он выбрал бы именно такой страх, предпочёл бы пригрезившемуся отцовству — настоящее.
— Зачем ты так говоришь? Не надо так говорить, — Эней поцеловал жену в затылок, потом осторожно повернул к себе лицом, чтобы поцеловать в глаза. — Вот послушай лучше… «Кто эта блистающая как заря, прекрасная как луна, светлая как солнце, грозная как полки со знаменами?» — он зажмурился, на ходу вспоминая и переводя на польский. — «Дочери Иерусалима! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломона». Это про тебя. Погоди, вот я попрошу у Антохи найти тебе «Песнь песней» на польском. Потому что из меня переводчик…
— А ты переводи не словами, — предложила Мэй.
Эней приподнялся на локте и перевёл пятый стих из четвёртой главы, а потом перешёл к шестому.
И тут с берега сквозь переборку донесся звук — очень знакомый, свойский, привычный, но в этом часу ночи, но в этой фазе луны…
Рык двигателя «Полонии»…
* * *
Сначала он решил просто выпить пива.
Нет. Сначала он думал, что решил просто выпить пива. По крайней мере, когда садился на мотоцикл, жал на газ и нёсся галопом по грунтовке. Именно галопом, скачками. Такая там была грунтовка. И когда выруливал на гданьскую трассу. И когда въехал в город…
Старый Гданьск был красивым городом. Но до Поворота здесь случился один из орорных бунтов — со всеми вытекающими, вернее, выгорающими. Потом исторический центр отстроили, но выглядел он теперь как-то чересчур декоративно. Новые районы были естественней — и с дороги больше всего напоминали щетки кристаллов, вмонтированные в зеленую поверхность. Урбанистический пейзаж совершенно не располагал к мыслям о пиве. И вообще к мыслям. Но какая разница… Игорь уезжал не «куда», он уезжал «откуда»…
Пока он был старшим, ему не нужно было избегать людей, он существовал отдельно от них, всегда помнил, где своё, а где чужое. А сейчас ему потребовалось несколько суток, чтобы понять, что это не у него, а у Кости трясутся руки перед полнолунием, что это энеевскую профессиональную опаску он ловит фоном — даже когда Энея нет в помещении, что…
Наверное, все это присутствовало и раньше, но раньше ему было так плохо, что он, наверное, просто не замечал. А сейчас заметил. И взвыл. Про себя, естественно.
А эта ночь его доконала — хотя всего-то и произошло, что Эней с Мэй уединились в спущенной на воду яхте.
Они муж и жена, говорил он себе. Они имеют право не принимать меня в расчёт. Не обязаны. И глупо. И какого хрена.
Обычно ему удавалось не смотреть и не слушать — но сегодня у них как-то так сошлись фазы, что у Игоря аж звон отдавался в грудной клетке. Вот и выходило, аккуратно так, уже без всяких прыжков и колдобин, по городской вылизанной трассе выходило, что ещё месяц назад ему всё равно было, какое тепло — лишь бы греться… а теперь чужое не только не помогало, а просто не давало жить.
Первый раз он вытерпел, но им так понравилось, что они пошли на второй заход — и тут он почел за благо просто смыться. Он знал, что подумает Эней. И сказал себе: а наплевать.
Остановил мотоцикл, откинул забрало, чтобы закурить. Под шлем тут же ворвалось стрекотание кузнечиков, где-то в отдалении завыла собака. Выпить, сказал он себе. Просто выпить и подумать. В этом же нет ничего плохого. Просто погреться. Если вокруг совсем чужие — это не будет мешать. Не мешало же раньше. Он знал, что наездника, бывшего наездника с ним нет. Его присутствие Игорь теперь ощущал сразу — как пленку нефти на воде, тут не захочешь, заметишь.
Он въехал в Гданьск, миновал сонные и глухие жилые кварталы — ему нужно было в никогда не спящий, суетливый муравейник портовых районов. В кабак, в дансринг, в месиво чужих эмоций, запаха напитков, духов, разгоряченных тел, перегара и адреналина.
«Ночной клуб Панорама» — мигнула надпись на стене, и Игорь свернул в подворотню под ней. К чему перебирать харчами — все эти заведения одинаковы. И от них одинаково несет всплесками неясных надежд, агрессией, разочарованием, — и иногда бездумным восторгом.
Заплатил на входе, взял в автомате банку пива… хорошо, что после Братиславы перекрасился, хорошо, что, уезжая, не забыл надеть линзы, хорошо, что… да ничего не хорошо. Невозможно было в этом человеческом месиве — даже музыка не спасала.
Он выбрал девушку — совсем непохожую на Милену. По этому признаку и выбирал. Пышногрудая крепенькая блондинка, достаточно пластичная, чтобы от танца можно было получить удовольствие. Не форсировал процесс. Она прижалась первой.
Он вел её, вёл и не понимал. Ну раньше, до того как, ему иногда бывало скучно — когда не получалось расслабиться и идти с потоком. После того — просто здорово. А сейчас, сейчас ему больше всего хотелось стереть это заведение мокрой тряпкой — хотя ничего дурного не происходило. И тут — он даже чуть не сбился с ритма — Игорь сообразил, что холод-то прошёл. Отпустил. Снесло его адреналином и отвращением. Помогло.
Девушка ничего не заподозрила. То ли от танцев его температура поднялась до человеческой, то ли партнерша была уже слишком на взводе. Поцелуй. Помада, легкий перегар ромового коктейля, мятная пастилка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});