Чайлдса — одна опубликована до версии Дюранти — очень похожи. В «Тридцати годах на Ближнем Востоке» Бойд, «спокойный, флегматичный миссисипец», слышит роковой выстрел и находит Нину мертвой на полу, в одиночестве. «Найдите мне машину с шофером, — приказывает он, — и кто-нибудь, приезжайте и помогите мне». Бойд и еще один американец переносят труп в машину АРА и отвозят его в дом родителей Нины, а не ее дяди. После этого Бойд обращается к местным властям, объясняет весь инцидент и просит, чтобы это не было разглашено местной прессе, что он и получает. Опять же, скандала с АРА удается избежать.
Чайлдс оживил эту сцену в своем более раннем романе «Перед падением занавеса», где он взял на себя смелость сыграть главную роль в драме, помогая Бойду и Тернеру — здесь их называют Бэрд и Прескотт — в осуществлении их уловки.
Мы с Джоном Бэрдом подняли ее так нежно, как подняли бы живого ребенка, этого нашего покойного товарища, с тем же благоговением, с каким всегда прикасались к ней, когда она была жива, и мы вместе катались на коньках рука об руку. И мы вымыли ее разбитое окровавленное лицо и натянули ей на голову старую куртку «тэм-о'шантер», чтобы скрыть повреждения от пули, натянули воротник ее пальто на шею и голову и медленно вышли с ней вдвоем из дома мимо советского охранника у двери снаружи, в то время как Прескотт вывел из гаража автомобиль и помог нам усадить ее внутрь.
Они прибывают в дом отца Нины, который «воспринял новость спокойно, насколько позволял внешний вид, лишь слегка, почти незаметно опустив голову и плечи». Затем Чайлдс направляет свой гнев на злодея в статье: «Хотя мы все хотели бы передать ее предателя в руки ЧК, которая вынесла бы ему наказание, предусмотренное российским законодательством за совращение, мы удовлетворились тем, что дали ему двадцать четыре часа на то, чтобы покинуть Казань».
Дюранти и Чайлдс, хотя их соответствующие повествования о событиях могут показаться невероятными, никогда не погружаются в царство абсурда. Этого нельзя сказать о Бойде, человеке на месте, который представляет самый странный отчет о процедуре вскрытия в отчете, написанном для московской штаб-квартиры на следующий день после событий, который звучит как что-то из Ионеско.
Как рассказывает Бойд, в семь часов вечера в тот день, о котором идет речь, он был в своей комнате, готовясь к вечеру в театре, когда в комнату в панике ворвался Мюррей и сообщил, что «леди, с которой он встречался три или четыре раза, застрелилась из револьвера малого калибра (25)». Без сомнения, Мюррей сказал что-то менее сумбурное, но Бойд стремился к краткости. Он немедленно отправился на осмотр и обнаружил, что Нину осматривает доктор Кокс, который определил, что у нее нет шансов выжить.
Хотя «спокойный, флегматичный миссисипец», похоже, действительно все время сохранял самообладание, он, должно быть, был потрясен открывшимся перед ним зрелищем и опасался неприятностей, которые это могло причинить АРА. Бойд утверждает, что он сразу же обратился к властям, чтобы сообщить об инциденте. Как ни странно, он, похоже, не смог найти чиновника, который разделял бы его мнение о серьезности вопроса. Что, по их мнению, было такого особенного? «Естественно, я был очень взволнован, и после объяснения этого вопроса ... им они заявили, что не стоит относиться к этому так серьезно, поскольку подобные вещи случаются пять или шесть раз в день, и мистер Сабиров (президент Татарской Республики) сообщил мне, что женщина застрелилась из его револьвера в его комнате менее года назад». Когда дело доходило до флегмы, Бойд не мог сравниться с этими твердолобыми русскими.
Сабиров связался с главой местной ЧК и заверил Бойда, что дело будет храниться «в абсолютном секрете, даже уведомление не появится в газете». Чекист привел трех своих агентов и врача в дом персонала, где после «расследования, длившегося примерно пять минут», они вышли с предсмертной запиской, которую нашли на столе в комнате. Его простой текст был примерно таким: «Прости меня, я устал от жизни. Нина».
Затем Бойд и Мюррей дали показания властям. На допросе Мюррей рассказал, что впервые встретил Нину на концерте во Дворце красноармейцев около четырех недель назад; что она обучала его русскому языку; что его револьвер пропал четырьмя днями ранее и что Нина, столкнувшись с ним лицом к лицу, призналась, что взяла его, но пообещала, что не вернет; что за три дня до того, как застрелиться, она попросила Мюррея раздобыть для нее пять граммов кокаина, что он отказался сделать; и что, обращаясь с этой просьбой, она два или три раза сквозь смех заявила, что жить не для чего.
В этот момент, ближе к полуночи, послали за отцом Нины. Он воспринял новость без видимых эмоций, опознал тело и подтвердил, что почерк записки принадлежал его дочери. Полицейский заявил, что Нина была «дурочкой», и, составив несколько протоколов, закрыл расследование.
Отец, сорокадвухлетний школьный учитель, рассказал Бойду, что пытался дать своим девяти детям «лучшее в жизни, что было возможно при его скудных средствах в 400 миллионов в месяц», то есть рублей, но без видимого успеха: «старшая дочь также покончила с собой несколько месяцев назад из-за экономических условий». Он описал Нину как «обладательницу очень нервного темперамента и что несколько раз она угрожала покончить со всем, так как устала от жизни». Ее состояние, казалось, ухудшилось после приступа тифа в 1921 году. По словам Бойда, затем этот стоический человек повернулся к нему и принес следующие извинения: «О, как мне жаль, что вам причинили неудобства таким образом, но, пожалуйста, помните, что мы абсолютно ничего не имеем против вас и что вы всегда останетесь в наших глазах таким же, как прежде, одним из тех самаритян, которые приехали оказать помощь России».
Он сказал, что не может позволить себе похоронить свою дочь, поэтому Бойд вручил ему миллиард рублей и предложил помогать в будущем, понимая, конечно, «каким бременем были девять детей, когда зарплата человека составляла всего четыреста миллионов в месяц».
Затем тело Нины было перевезено домой — по-видимому, горизонтально. На следующий день после самоубийства в штаб-квартиру АРА было доставлено письмо, подписанное матерью Нины. Затем это было переведено на английский, хотя и плохо, потому что Бойд чувствовал себя вынужденным поручить эту задачу своему самому надежному переводчику, навыки которого были явно ограничены:
УВАЖАЕМЫЕ ДРУЗЬЯ РУССКОГО НАРОДА:
Великая скорбь снова обрушилась на головы наших родителей. Больше нет нашей дорогой веселой Нины. Горя никто не мог вынести, даже Нина, которая во всем разбиралась здраво. Это выбило ее из колеи, она боролась с этим; пыталась забыть, но не смогла этого вынести. Утром при осмотре