На похороны они тоже сгодятся.
Леди Клара, судя по всему, выберет белые цветы для венка. Она никогда не стала бы попусту выбрасывать зимой оранжерейные цветы.
В дверь постучали, я услышала, как Риммингс произнесла: «Достопочтенный Фосетт, мэм», и кто-то торопливо зашел в комнату. Из-под полуопущенных век я увидела, как он поклонился леди Кларе и пожал руку доктору. Перри он тоже поклонился, потом подошел к моей кровати, остановился на безопасном расстоянии и улыбнулся – уже не такой уверенной улыбкой.
– Мисс Лейси, как прискорбно видеть вас в таком нездоровье, – сказал он. – Вы меня слышите? Вы знаете, зачем я пришел?
Леди Клара быстро подошла к моей постели, шурша шелковым утренним платьем. Она встала рядом и, в кои-то веки проявив бесстрашие, взяла меня за руку одной рукой, а вторую прижала к моей щеке, словно любила меня всем сердцем.
Я дернулась. Она знала, что я не люблю, когда ко мне прикасаются, она не была любящей женщиной. Все это было лишь для вида. Я это понимала. Я ведь была цирковая.
– Наша дорогая Сара понимает нас, когда спадает лихорадка, – твердо произнесла она. – Этот брак был ее заветным желанием с тех пор, как они с моим сыном встретились прошлой весной.
Она понизила голос.
– Мы никак не можем ее огорчить, – добавила она. – Они помолвлены уже несколько месяцев, и я не могла отказать ей в праве обвенчаться, прежде чем…
Она прервалась, словно не могла справиться с чувствами. В тишине раздалось мое хриплое дыхание. У меня не было голоса, чтобы что-то отрицать, даже захоти я этого. К тому же лекарство лишило меня решимости. Я была сонной и ленивой, праздной и счастливой, беззаботной, как ребенок в жаркий летний день. Мне было все равно, что они делают.
Священник кивнул, и в его блестящих темных волосах отразился серый зимний свет за окном.
– Это ваше обдуманное желание, мисс Лейси? – прямо спросил он меня.
Леди Клара взглянула на меня, в ее больших голубых глазах читалась отчаянная мольба. Если бы я смогла произнести «нет», ее сын был бы обречен. Я едва ее видела, едва видела священника и Перри. Думала я о высоких чистых лесах Широкого Дола и о том, как мы с Уиллом ездили верхом, когда он знакомил меня с поместьем. Как громко пели под деревьями в те дни птицы.
Я подумала об Уилле и улыбнулась.
Они сочли это знаком согласия.
– Тогда я начну, – сказал священник.
Он сделал то, чего хотела леди Клара.
Начал с самого начала и ничего не упустил – насколько я могла судить, то был первый обряд венчания, который я слышала от начала до конца.
Когда мы с ней были маленькими, я слонялась возле церквей во время венчания, потому что иногда добрые люди давали нам пенни из жалости к нашим босым ногам и рваным лохмотьям. Чаще нам совали полпенса, чтобы мы убрались вон и церковь выглядела прилично. Нас не волновали побуждения дававших, нас интересовали только медяки. Я знала некоторые части службы, знала, когда задают вопросы, и мучила свой усталый воспаленный мозг, гадая, не надо ли мне сказать «нет» и прекратить этот балаган, пока я могу.
Но на самом деле мне было все равно – лекарство отдалило меня от земли.
Когда дошло до той части, где мне полагалось сказать: «Да», священник прочел ее как можно быстрее, и мое растерянное моргание было сочтено согласием. Леди Клара стояла рядом, закрывая меня от всех, не волнуясь о заразе, и когда она твердо произнесла: «Она кивнула», – это сошло за согласие.
Я была легкой добычей. Мне мерещилось, что я снова в Широком Доле и сейчас ночь. Я ехала верхом на Море, спускаясь с холма от лондонской дороги. Море с плеском вошел в воду у брода возле подножия холма, потом остановился, склонил голову и стал пить. Я чувствовала холод от воды и запах цветов. По берегам вдоль реки бледно светились в темноте примулы. В тайной тьме леса дважды прокричала сова.
– Объявляю вас мужем и женой, – послышалось откуда-то.
Море поднял голову, и с его морды полилась вода, громко закапала в ночной тишине, а потом он прошел через быструю воду и выбрался на дальний берег, на дорогу.
Леди Клара что-то совала мне в руку – перо. Я нацарапала свое имя, как она меня учила, на листе бумаги, который она мне поднесла. Море в темноте устремился в открытые кованые ворота, и из-под деревьев появилась тень человека, остановившаяся и посмотревшая на меня.
То был человек, разыскивавший браконьеров, потому что ненавидел капканы.
Уилл Тайяк.
– Она улыбается, – послышался голос священника от изножья кровати.
– Это было ее заветным желанием, – быстро сказала леди Клара. – Где мне подписать? Здесь? А доктору, как второму свидетелю? Здесь?
Они собрались уходить.
В видении Уилл молча потянулся ко мне, и я молча соскользнула со спины Моря в его объятия.
– Оставим ее, пусть отдыхает, – сказала леди Клара. – Эмили, посидите с ней, вдруг она проснется и ей что-нибудь понадобится.
– Будем поминать ее в молитвах, – сказал священник. – Такая трагедия…
– Да-да, – произнесла леди Клара.
Дверь за ними закрылась.
В привидевшемся мне лихорадочном мире Уилл Тайяк склонил голову, и я подняла лицо, чтобы он меня поцеловал. Его руки сомкнулись за моей спиной, и он привлек меня к себе, мои руки легли ему на плечи, обняли его за шею и притянули ко мне.
«Я люблю тебя», – сказал он.
– Не плачьте, мисс Сара! – прошептала Эмили.
Она промокала мне щеки скомканным кусочком мокрого муслина. По моим раскрасневшимся щекам бежали горячие слезы, но горло так отекло, что мне не хватало дыхания на плач.
– Не плачьте, – беспомощно сказала Эмили. – Не надо плакать. Прощу прощения, – добавила она.
Они были уверены, что я умру, они написали мистеру Фортескью, сообщая ему о моей болезни и о венчании, в том же письме. Он был по делам в Ирландии, когда пришло письмо, и оно дожидалось его в Бристоле.
В отсутствие мистера Фортескью некому было сообщить Широкому Долу, что у него теперь новый хозяин. Что лондонский лорд, насчет которого предостерегал их Уилл, и в самом деле получил их землю, и он со своей суровой матерью будут управлять землей как пожелают. В Широком Доле так и жили, чиня на собственные деньги плуги, тратя общинные средства на семена для озимого сева, распахивая землю к весне, строя изгороди, копая канавы и стоки. Они не знали, что лучше бы им поберечь деньги. Никто в Лондоне не позаботился о том, чтобы известить их о переменах, которые их ждут, когда Перри с мамой приедут весной в деревню.
Никто не думал, что приеду я. Все ждали, что я умру.
Это печалило Перри. Он перевез вещи в комнату по соседству, чтобы упрочить основания для брака, если кто-то решит в будущем, после моей смерти, оспорить. Он не запирал между нами дверь и порой приходил посидеть со мной. Часто он, спотыкаясь, заходил повидать меня после ночи, проведенной за игрой, садился у моей постели и заплетающимся языком рассказывал, какие брал взятки и сколько проиграл. В бреду мне казалось, что это па – вечно жалуется на неудачу, вечно винит других. Вечно его дурачат те, кого хотел обмануть он.