Читать интересную книгу Беседы - Александр Агеев

— Каково сегодня качество подготовки студентов в театральных училищах?

— Талантливые люди постепенно вымываются из профессии. Их необходимо задержать, каким образом — не знаю, но надо об этом думать.

— А что в этом мире сильнее денег?

— Думаю, десять заповедей все-таки сильнее денег. Я убежден в этом, хотя, наверное, выгляжу идеалистом. Я считаю, что мир существует только благодаря этим заповедям.

— Кого из наших современников можно было бы назвать образцом нравственности?

— Лихачева, к несчастью, уже нет на этом свете. Но есть такие крупные фигуры, как Михаил Борисович Пиотровский или режиссер Александр Сокуров и многие другие, в частности те, кто участвует в движении «Живой город». Сейчас Петербургу навязывают небоскреб «Охта-центра». Это здание, если будет построено, нарушит невскую перспективу, подавит шедевры Растрелли, Захарова, Росси, Монферана… Я уж не говорю о том, что оно уродливое, но тут, как говорится, на вкус, на цвет… Сокуров Пиотровский, движение «Живой город», да и многие другие петербуржцы выступили против строительства. Но их не слушают. Да и город отказался от субсидирования строительства. Но жлобские амбиции сильнее доводов нравственности.

К тому же, возведение здания «Газпрома» обойдется в десятки, а то и в сотни миллионов долларов. Разве для Петербурга это сейчас самое необходимое? Вы посмотрите, в каком состоянии город, сколько у нас бомжей, какие у нас больницы. Если ты хочешь себя увековечить, бери пример с Цветаева, который создал Музей изящных искусств, со Щукина, Морозова… Уж казалось бы, Пиотровский и Сокуров — уважаемые, известные люди. Тем не менее их мнение игнорируется. Вот как у нас относятся к деятелям культуры, к авторитетам. И не только они, против выступают архитекторы Санкт-Петербурга, в том числе главный архитектор города, а также ЮНЕСКО. Но Миллеру на это наплевать. Я чувствую себя оскорбленным до глубины души.

— А Ельцин прислушался бы к мнению общественности?

— Он бы, по крайней мере, собрал всех и выслушал. Что бы он решил, я не знаю, но, мне кажется, ему бы в голову не пришло строить в таком месте небоскреб.

— А ведь наша власть из Питера…

— Вы знаете, российская власть в XX в. неоднократно демонстрировала примеры непродуманной градостроительной политики.

В Москве на Сретенском бульваре разрушили дом, построенный на деньги Тургенева. Спрашивается, зачем? Там размещалась знаменитая Тургеневская библиотека. В этом доме жили Маяковский и Брик. Или вот еще: Никита Сергеевич Хрущев, человек, к которому я, в принципе, отношусь с большой симпатией, построил в Кремле Дворец съездов — мол, все оставляли свой след в Кремле, вот и мы оставим. И стоит эта бездарная коробка в самом сердце государства.

— Вы нарисовали удручающую картину. А что дает силы жить? Вы же не всегда такой грустный?

— В последнее время всегда. Мне кажется, пришла пора всерьез задуматься о месте культуры в обществе и о взаимоотношениях государства и культуры, роль которой в таком многонациональном и поликонфессиональном государстве, как наше, трудно переоценить. Для России культура — это клей, позволяющий стране оставаться единым целым, а ее гражданам — осознавать себя россиянами. Этого наши власти, к сожалению, не понимают. Говоря о государственной поддержке культуры, я не имею в виду исключительно бюджетные отчисления. Есть множество других способов поддержать национальную культуру — это и налоговые льготы, и спонсорская помощь, и меценатство, и создание благотворительных фондов…

— А может, их устраивает такое положение вещей?

— Видимо, устраивает. Но, перефразируя Лихачева, скажу: если погибнет многонациональная русская культура, если порвутся вековые нравственные связи — погибнет Россия. Несмотря на столь желаемые запредельно высокие цены на нефть.

М.А. Захаров — Человечество столкнулось с переизбытком информации

«Экономические стратегии», № 02-2009, стр. 80–87

В процессе беседы с Марком Захаровым может сложиться впечатление, что перед Вами находится «парадоксальный» собеседник, настолько неожиданны и жестки оказываются его суждения, в основе которых лежат крайне твердые принципы. Руководитель театра «Ленком» Марк Анатольевич Захаров, беседуя с главным редактором «ЭС» Александром Агеевым, делает экскурс в те времена, когда для зрителя рождались такие культовые постановки, как «Тиль», «»Юнона» и «Авось»", «Поминальная молитва» и другие — и когда далеко не все исторические пласты были разрешены к официальной разработке: во избежание зрительских ассоциаций, нежелательных для «генеральной линии»… Анализирует режиссер и вопросы дня сегодняшнего — угрожающее положение, в котором ныне находится русский репертуарный театр, отсутствие новых значимых имен среди драматургов и целый ряд социальных и экономических проблем.

— У нас журнал стратегический, поэтому мы Вас не будем пытать на предмет того, как Вы понимаете свои собственные спектакли, а поговорим глобально. Давайте вспомним, как Вам жилось в 1970-е и 1980-е гг.

— Большая часть моей жизни прошла в мучительной борьбе с цензурой. Благодаря тому что немалые силы были отвлечены на подавление Таганки, а также некоторых кинематографистов, мне иногда удавалось сохранять спектакли. Хотя были и прискорбные случаи. Например, спектакль «Три девушки в голубом» Петрушевской четыре года ждал встречи со зрителем, но мы не соглашались ничего переделывать, и в конце концов он появился и имел большой успех. Были сложности с рок-оперой Вознесенского и Рыбникова «»Юнона» и «Авось»", когда в 1980 г., по-моему в журнале Stern или Spigel, немецкие друзья написали: религия в Советском Союзе полностью уничтожена, и молодежь вынуждена получать свое религиозное воспитание в дважды орденоносном театре имени Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи. После этого я пошел на бюро горкома, готовый к полному уничтожению, но как-то удалось выжить. Несколько раз висел на ниточке после спектакля «Тиль», но об этом долго рассказывать. Короче говоря, 1970-е и 1980-е гг. — это был очень сложный период.

Тогда у нас имелось несметное количество драматургов, которые пребывали в этом качестве только до падения «железного занавеса». А как только с «железным занавесом» было покончено и им пришлось конкурировать с мировой драматургией, с мировым театром, естественно, осталось два-три человека…

— Кто например?

— Какое-то время держались Розов и Арбузов. Сейчас появились молодые ребята, до некоторой степени эпатирующие зрительный зал, но не они определяют театральный процесс в стране. Ставится в основном русская классика, которая рассказала о русском человеке, о русском менталитете, о нашем характере, о химерах, в нас сидящих. Гоголь, Чехов, Достоевский — это, так сказать, отечественное драматургическое богатство. Для порядка читаю и Улицкую, и Акунина, и Пелевина, но драматургических замыслов у меня при этом не возникает. Я сделал инсценировку по книге «День опричника» Владимира Сорокина, которого очень уважаю, и она ему понравилась. Но пока эта постановка отложена, я работаю над «Вишневым садом» Чехова.

— Т. е. актуальны сегодня не одноразовые современные авторы, а Чехов, Достоевский и Гоголь как неисчерпаемый ресурс?

— Да, они сделали то, что не сумела сделать так называемая современная советская драматургия. Классики рассказали о том, какие мы люди, какими чертами характера располагаем и какие химеры сидят в нашем подсознании.

— Когда Вы ощутили, что свободны, что над Вами нет цензора?

— Я понял, что что-то начало меняться, когда ко мне пришли два человека с площади Дзержинского и сказали: «Марк Анатольевич, артист Абдулов вступил в интимную связь с иностранной шпионкой, мы ее выследили».

Я спросил: «И что же делать?» Они ответили: «Надо поработать с этим человеком по комсомольской линии». Другими словами, ведомство с площади Дзержинского просило, чтобы я этому ведомству помог…

— Причем через комсомол…

— Именно — через комсомол. Или еще: Кама Гинкас у себя в театре поставил спектакль, где по ходу действия актриса заходила за ширму и подмывалась. Меня вызвали в соответствующее подразделение исполкома Моссовета и как-то по-хорошему попросили: а не могли бы Вы, мол, с Гинкасом поговорить, чтобы он это дело сделал как-то поделикатнее… Тут я и почувствовал — наступило новое время.

— А как было при Суслове, помните?

— Конечно, помню. Вы знаете, Суслов спас мой спектакль «Разгром» по Фадееву в театре Маяковского в 1980 г., который уже решено было снять. В 1967 г. Фурцева запретила «Доходное место», спустя два года — «Банкет» Арканова и Горина. Мне ничего не давали ставить, и если бы «Разгром» закрыли, я должен был бы уехать из Москвы. Но в это дело неожиданно вмешались женщины: Бабанова позвонила своей подруге Ангелине Степановой, вдове Фадеева, и сказала: «Появился молодой режиссер, поставил хороший спектакль по Фадееву, а его запрещают: говорят, что не может быть руководителем партизанского отряда человек по фамилии Левинсон». Степанова возмутилась: «Как можно запрещать Сашу в наше время!» — и позвонила Суслову. Ну, пришел Суслов в галошах, чем очень меня развеселил — я веселился, не до конца осознавая, что решается моя судьба.