Читать интересную книгу Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты - Лев Толстой

На другое утро приезжие, с дороги, спали до 10-го часа.[2669] В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами только что поставлены у стенки. Слуги проносили умывальники, горячую воду и вычищенные платья. Пахло табаком и мущинами.

— Эй, Г’ишка, т’убку! — крикнул хриплый голос Васьки Денисова. — Р’остов, вставай!

Nicolas, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.

— А что, поздно? — И в то же время он услыхал в соседней комнате шуршанье свежих платьев, шопот девичьих, свежих голосов и, в чуть растворенную дверь, ему мелькнуло что то розовое, ленты, черные волоса и[2670] веселые лица. Это были Наташа с Соней и Петрушей, которые пришли наведаться, не встал ли Nicolas.

— Вставай, Коко! — послышался голос Наташи[2671] из чуть растворенной двери. Но Петя, в первой комнате увидав и схватив саблю и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики[2672] при виде воинственного старшего брата, забыв, что сестрам неприлично видеть раздетого Денисова, отворил дверь.

— Это твоя сабля? — закричал он. Девочки отскочили. Денисов, с испуганными глазами, спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, за помощью оглядываясь на товарища.[2673] Дверь опять затворилась и опять у нее послышались шаги и лепетанье.

— Nicolas, вставай, десять часов, выходи в халате, — говорил голос Наташи.

— Это твоя сабля? — спрашивал Петя. — Или это ваша?, с подобострастным уважением обращался он к усатому, черному Денисову. Nicolas поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа[2674] надела один сапог с шпорой и влезала в другой, Соня кружилась и только что хотела сесть, раздув платье, когда он вышел. Обе были в одинаковых новеньких платьях, свежие, румяные, веселые. Соня тотчас же убежала. Наташа схватила его под руку и повела в диванную. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать о тысяче мелочей, которые могли интересовать их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил, видимо не в силах спокойно удерживать своей радости.

[Далее со слов: Ах, как хорошо, — говорила она, — отлично!, кончая: — Ну, так что же? — близко к печатному тексту. T. II, ч. 1, гл. I.]

— Да, так она любит меня и тебя.[2675] Ну, ты помнишь, перед отъездом... Так она говорит, что ты это всё забудь... Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это, это отлично, благородно![2676] Да, да, да? — спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что Nicolas чувствовал что то, что она говорила, она прежде говорила со слезами.

Nicolas задумался.

— Я ни в чем не беру назад своего слова, — сказал он. — И потом Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?

— Нет, нет, — закричала Наташа. — Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты отказываешься, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.

Nicolas[2677] видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16-ти летняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом Nicolas не сомневался ни на минуту). «Отчего же ему было не любить ее и не жениться даже?» думал Nicolas. «Но не теперь. Теперь столько еще других радостей и занятий. Да, они это прекрасно придумали. Надо оставаться свободным».[2678] — Ну и прекрасно, — сказал он, — всё сначала. Ну, да после поговорим. Ах, как я тебе рад, — сказал он. — Ну, а что же ты Борису не изменила? — спросил Nicolas.

Разногласие двух друзей детства, так очевидно выразившееся в свидании во время похода, покровительственный, поучающий тон, который принимал Борис с своим приятелем, и немного может быть то, что Борис, только один раз бывши в деле, получил наград больше, чем Ростов, и обогнал его по службе, делали то, что Ростов, не признаваясь в том, не любил Бориса, тем с большей силой, чем больше прежде он с ним был дружен.[2679] Он, улыбаясь, как бы шутя, но внимательно следил за выражением лица сестры в то время, как сделал ей этот вопрос.[2680]

— Вот глупости, — сказала Наташа. — Я ему то же самое скажу, когда увижу. То было детское. И он может еще влюбиться и я... Она помолчала, — и я могу еще по настоящему влюбиться...[2681] Наташа вся вспыхнула и помолчала.

— Нет изменила. Я не такая, как Соня. Я гадкая на этот счет.

— На этот счет, — повторил Nicolas. — Так как же?

— Ах, это странно со мной случилось. Ты можешь себе представить, — говорила она с искренним удивлением, — что я совсем не его и любила. Я после узнала.

— А кого же?

— Нет, я не скажу. Он уже женат, но всё таки я его люблю одного по настоящему.[2682]

— Вот как!

— Что ж тебе удивительно? — говорила Наташа. — Мне 15-й год, уж бабушка в мою пору замуж вышла. Ну, да это ничего. А что Денисов хороший? — спросила она вдруг.

— Хороший.

— Ну, и прощай, одевайся.[2683] Он страшный!

— Васька? — спросил Nicolas, желая показать свою интимность с Денисовым.

— Да, что он очень хорош?

— Очень хорош. Кто же? — спросил Nicolas.

— Ну хорошо, я тебе скажу. Безухий, помнишь? он женат и всё, но это так, он у меня запасный. Я и в другого влюблюсь и всё, а он всё у меня запасный. Ну, приходи скорее чай пить. Все вместе.

Встретившись в гостиной с Соней, Nicolas покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать, и [он] чувствовал, что все, и мать, и сестры смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ей руку и сказал ей «вы». Но глаза их,[2684] встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались.

Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании, и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее. Вера заметила, что как странно, что Соня с Nicolas теперь встретились на «вы», и заставила покраснеть не только их, но Наташу и старую графиню, которая боялась этой любви Nicolas к Соне, могущей лишить ее сына блестящей партии. Денисов,[2685] в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он бывал в сражениях.

<Буйный гусар обворожил всех в доме и особенно Наташу, с которой он тотчас же вступил в шуточные отношения влюбленного. Он говорил, что сердце его прострелено вчера вечером, что Наташа опаснее французских стрелков, и Наташа, глядя на него, сияла одушевлением и радостью. Денисов пробыл неделю у Ростовых и поехал в Тверь к своим родным. Перед концом своего отпуска он обещал погостить еще у Ростовых и вместе с Nicolas ехать в полк.

Денисов с первого дня поставил себя к ней в шуточные отношения влюбленного; но Наташа тотчас же разобрала под этими шуточными отношениями и то, что Денисов счастлив бы был, ежели бы они были нешуточные. Мать, все наблюдавшая, со страхом видела, как эта четырнадцатилетняя девочка была совсем женщина, как действовали на нее, возбуждая, лесть и похвалы и как, в присутствии Денисова, она делалась нешуточно возбужденною и привлекательною.>

[2686] Вернувшись в Москву из армии, Nicolas Ростов был принят домашними — как лучший сын, герой и ненаглядный Коко, родными — как милый, приятный и почтительный молодой человек, знакомыми — как красивый гусарский поручик, милый певец, прекрасный танцор и один из лучших женихов Москвы. Знакомство у Ростовых была вся Москва, денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что[2687] перезаложены все имения, и потому Nicolas, заведя своего собственного рысака и самые модные, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, рейтузы и сапоги,[2688] проводил время очень весело. Nicolas, вернувшись домой, испытал приятное чувство, после некоторого промежутка времени, примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос.[2689] Отчаяние за невыдержанный из закона божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извощика, тайные поцелуи с Соней, — он про всё это вспоминал как про ребячество, от которого он так неизмеримо был далек теперь. Теперь он — гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег. Носки у его сапог — острые и панталоны — такие, какие только у трех военных в Москве. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе и был на ты с[2690] одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов. Страсть его к государю ослабела, так как он не видал и не имел случая видеть государя.[2691] Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, которое не может быть всем понятно,[2692] и от всей души присоединялся к общему в то время в Москве чувству обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование — ангела в плоти.[2693]