А после оговора Доути его ведь ждут даже не цепи, как Колумба в 1500 году, а плаха — в лучшем случае, и позорнейшая петля — в худшем! Если очень повезет — Тауэр, бессрочно. Последнее только тем и лучше эшафота, что можно каждый час, каждый день, каждый год надеяться на помилование. Или, скорее, это тем и хуже эшафота, что можно каждый час, каждый день, каждый год надеяться…
…Встретив «Лебедя», Дрейк воспользовался тем, что беглый (отставший?) барк лежал в дрейфе, и подошел к его борту вплотную. Пушки «Пеликана» были заряжены и готовы к бою, только не выкачены так, чтобы стволы торчали из распахнутых портов на фут-два. Но фитили тлели в ящичках с песком, и ядра выкачены из ларей и сложены пирамидками у лафетов…
Вильям Хоукинз-третий, юнга с флагмана, когда ему пришлось перетаскивать тяжеленькие, восемнадцатифунтовые ядра, спросил, почему бы не держать ядра постоянно в пирамидках у орудий. Дрейк, услышавши это, объяснил:
— Потому, молодой человек, что море не всегда бывает спокойным, а ядра — круглые. При малейшем волнении они из пирамидок начнут раскатываться по всей палубе и переламывать ноги канонирам!
Дрейк — это Дрейк. Поэтому никто из команды «Пеликана» не удивился необычному приказу: подойти к «Лебедю» вплотную и встать борт к борту, как для абордажа. Никто ж точно не мог знать — взбунтовался ли «Лебедь», или просто отбился от стаи?
Сорокадвухфутовый «Лебедь» нес двенадцать орудий калибра не крупнее кулеврины. Поэтому встречный залп был опасен. И как будто б не бортом подставляться, верно? Но Дрейк приказал приготовить «книпели» — ядра, распиленные пополам и плоскостями — «щечками» — насаженные на железную штангу. Вообще-то книпели предназначаются для разрушения снастей, а не кузовов кораблей неприятеля — но при стрельбе в упор, как предположил Дрейк, и в чем канониры «Пеликана» согласились со своим адмиралом, — они просто разнесут в щепы борт «Лебедя», изрядно уже потрепанного штормами…
Но капитан «Лебедя» Джон Честер, правильно поняв смысл маневра флагмана, поспешил доложить:
— Адмирал! Пленник на месте! Только я посчитал бесчеловечным заточить его в тесной, душной каютке — и разрешил ему один раз в сутки, вечером, часовую прогулку по палубе.
— Прогулки, вот как? И что, мистер Доути был доволен? — со зловещей иронией обратился Дрейк к земляку (Честер ведь был, как помните, из мелкопоместных девонширских сквайров — бывших вассалов угасшего рода Куртене — нормандских графов Девоншира).
Тот иронии то ли не расслышал, то ли предпочел не расслышать — и серьезно, ровно отвечал:
— О, весьма! Но он попытался обращаться к команде с разного рода речами и призывами. Тогда я распорядился на время его прогулки зарифлять, а при свежем ветре вообще спускать паруса — дабы палубной команде нечего было делать во время этих прогулок, — и загонял всех в кубрик на час…
— Вот потому-то вы и отстали? — зло спросил Дрейк.
— Так точно, адмирал! — с готовностью и даже с облегчением ответил Честер;
— Врет и не краснеет! — мрачно сказал Дрейк. — Уцепился за аргумент, который я ему сам только что подбросил. — И заорал:
— А чем тогда вы изволите объяснить, сударь, что прогуливался ваш арестант — да-да, не благородный пленник, а паршивый арестант — и вы были извещены об этом его статусе заблаговременно, капитан Честер! — прогуливался этот паршивый арестант по вечерам, как вы изволили мне доложить, — а сейчас почти уже полдень и ваши паруса не подняты доныне? Или вы решили стоять на месте до второго пришествия? А-а, понял. Арестант загулялся — и вы, дабы дать ему спокойно догулять, не выпускаете команду на палубу, и потому не можете выйти в море и догнать суда экспедиции? Ведь так, капитан Джон Честер?
— Но, адмирал!
— Вас озаботило, что арестант еще не был осужден. Так я вас обрадую. Вскоре мы достигнем бухты Святого Юлиана — вы знаете, той самой, где Магеллан пятьдесят девять лет назад судил и казнил изменников и заговорщиков. Ну так вот, в вышепоименованной бухте я предъявлю неоспоримые — слышите вы, капитан Джон Честер? — неоспоримые полномочия судить и казнить людей во время этого плавания. И в означенной бухте я буду судить, изменника и его пособников!
Ну все, разговоры окончены. Поднимайте паруса, капитан Джон Честер, — и вперед без промедления! Курс — зюйд-вест. Следовать в кильватере «Пеликана», дистанция — четыре кабельтова. Или нет, даже лучше— три. Один час на сборы — и вперед.
С этого разговора Дрейк уверовал, что Честер и вся команда «Лебедя» (во всяком случае, часть ее), как сказали бы мы языком нашего века, «распропагандирована» изменником Доути. На чем была основана эта уверенность? Бог весть. Разве что на том, что изменнику позволили гулять — и даже обращаться к команде. Раз или два всего — но немного ведь и нужно для того, чтобы люди, смущенные неслыханностью всего предприятия и неочевидностью успеха, поддались смутьяну. Тем более, что мистер Доути красноречив и опытен в интригах…
7
Экспедиция шла вперед — даже когда она шла назад! Вообще-то целью ее в те майские дни был проход в Тихий океан, открытый великим Магелланом и лежащий к юго-юго-западу от залива Святого Мэтью. Или нет, даже еще на целый румб южнее. Но, выбираясь из этого залива, Дрейк повел свои корабли… на северо-восток. По цвету воды было очевидно, что «кратчайшая дорога ведет в преисподнюю!» — как невесело пошутил мистер да Силва.
По мере того, как приближались к Магелланову проливу, погода улучшалась. Яркое солнце — «светит, да не греет!», и очень даже прохладные отгонные норд-весты… Прямо-таки девонширская осень, а не зима в Новом Свете…
Голубые воды южной Атлантики, чуть налетит редкое облачко, немедля приобретали так хорошо Федору по Балтике знакомый серо-зеленый оттенок…
3 июня 1579 года достигли бухты Святого Юлиана. Мрачная, треугольная бухта, никак не защищенная от восточных ветров… Впрочем, никто, кажется, из побывавших здесь ранее восточных ветров здесь и не заметил ни разу. А вот от шквалистых норд-вестов прикрывает плосковершинный хребтик. Пресноводных источников не видно. Есть одно озерко, но воды в нем ни капли. Оно целиком заполнено кубическими кристаллами соли! Земля под ногами необычная: похожа на известь, перемешанную с мелким гравием, сыпучая, но мало почему-то пылящая.
Живности в тех поганых местах было так мало, точно ее специально люди истребили. Как в окрестностях большого города. Зато на удивление много медленно летающих кусачих мух. «Непонятно: чьею же кровью они питаются?» — записал об этих насекомых португалец да Силва.
На островке близ берега, среди безлесной сухой степи, где трава перемежалась каменными россыпями, высилась воздвигнутая еще первопроходцем Магелланом виселица. Сделана она была из корабельного леса — а за пятьдесят девять лет, что она простояла, ничем не укрытая от непогоды, дерево и вовсе почернело. Магеллан в этой бухте зимовал. Сейчас зима и была. Наверное, не один Федор то и дело цепенел, глядя зачарованно на черную «букву» и представляя в лицах, как это было — и как это будет вскоре…