В своем письме от 31 декабря 1954 г., окончание которого уже приводилось (см. раздел Гл. 5 «Илья Троцкий и русские масоны»), Алданов сообщает:
Дорогой Илья Маркович. <...> Для меня неудача не была шоком, так как я больших надежд, как Вам известно, не возлагал. К тому же и Бунин, и Хемингуэй и, кажется, все лауреаты были кандидатами много лет до того, как получили премию. Если и вы, и стокгольмские Ваши друзья-корреспонденты так любезно и мило решили продолжать усилия, то надежда остается. <...> Вы говорите, что подробно все расскажете мне при свидании. Я понимаю, что писать долго. А если в двух словах как-нибудь напишете мне, очень обрадуете. Кстати, Б.К. Зайцев мне недели полторы тому назад сказал, что узнал о своей кандидатуре из вашей статьи! По его словам, его никто не выставлял. Может быть, тут маленькая военная хитрость, хотя я его, конечно, не спрашивал; он сказал это по своей инициативе. Относительно себя я ему сказал, что меня выставил покойный Бунин, — это ведь так. Теперь другое. Я ровно ничего не знаю о положении дел в нашей Л./.115. Мендельсон и Делевский мне никогда не писали. От Давыдова116 же я последнее письмо получил с год тому назад (видел А. В. летом в Ницце). Ничего не слышал ни о ссоре, ни об инциденте, о котором Вы упоминаете. В чем дело? Я очень огорчен. Не догадываюсь даже, на какой почве произошел разлад. На личной?
Далее Алданов по обыкновению просит за нуждающихся русских эмигрантов:
<...> пожалуйста, дорогой Илья Маркович, поддержите мои ходатайства о ежемесячных субсидиях Бор<ису>Зайцеву и Леон<иду> Сабанееву, а также об единовременной субсидии поэту Георгию Иванову (кстати, В<ера> Н<иколаевна> Бунина мне говорила, что и Иванов, и Ремизов тоже выставлены кандидатами на Нобел<евскую> премию — Вы ведь назвали только меня и Зайцева). Еще меня попросил похлопотать в Фонде артист Бологовский, наш старый и постоянный клиент. Если вы от себя попросите о нем, это будет хорошее дело, он очень нуждается.
В 1955 г. свое первое письмо Алданов написал И.М. Троцкому только 14 апреля. Оно начинается соболезнованиями по поводу чрезвычайно плохого состояния здоровья Анны Родионовны Троцкой:
От души желаем, чтобы хоть стало лучше. Понимаем, как из-за этого тяжела Ваша нынешняя жизнь. Я тоже не могу похвастаться здоровьем, да не хочется писать.
Затем, после дежурной благодарности за содействие, Алданов сообщает, что М.М. Карпович о нем в Стокгольм не написал, но он и не надеялся, что <тот> напишет. Но Самсон Моисеевич <Соловейчик — М.У.> действительно написал. Хоть я мало надеюсь на премию, но я ему сердечно признателен и рад, что, по Вашим словам, мое имя и в этом году значится в списке кандидатов. А кто другие кандидаты? Есть ли соотечественники? Разумеется, пошлю Вам, когда Вы признаете это нужным, книги, которые могут Вам понадобиться. Кроме С.М. Соловейчика и покойного Бунина меня никто не выставлял. Рад, что в ложе кончились недоразумения. Надеюсь, никто не ушел? В Париже осенью предполагается устраиваемый американским Комитетом съезд русских эмигрантских писателей117. Я еще в декабре получил <...> длинную телеграмму с просьбой принять участие. Я это предложение отклонил, не указывая причин, Вы их угадываете. <...> Получил затем <...> вторую длиннейшую телеграмму — Комитет надеется меня переубедить <...>. Не могу я <...> понять, зачем это я так понадобился. Я опять отклонил, — разумеется, любезно и вежливо, как писали и они. <...> Было еще одно письмо из Парижа о том, что они намечали мою кандидатуру в председатели Съезда. Это было, впрочем, частное письмо, от русского. Как бы то ни было, я участвовать НЕ буду Все это сообщаю Вам, разумеется, никак не для печати: <подчеркнуто от руки — М.У>: мне было бы крайне неприятно, если об этом появилось хоть что-либо в газете. Кто теперь намечается в председатели, мне неизвестно. Вера Николаевна Бунина писала мне, что на устройство Съезда Американский комитет ассигновал 1о миллионов франков! Не понимаю, на что пойдут эти деньги, и чем будет заниматься Съезд. Желающих будет много. <...> О наших планах или о наших сомнениях Вам может рассказать наш общий друг Яков Григорьевич <Фрумкин — М.У.>. Столкинд еще не знает, когда возвращается в Нью-Йорк. Примите, кроме очень большой моей благодарности, сердечный дружеский привет от дома к дому.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
13 мая 1955 г. Алданов пишет:
Мне предстоит в конце мая операция простаты. Она считается не опасной. Сделает ее здешний хирург Клерг. После нее в лучшем случае придется пролежать в клинике три-четыре недели. Надо будет отложить работу и корреспонденцию.
Далее Алданов благодарит Троцкого за его, по-видимому, лестный отзыв о «Ключе».
Этот роман — первый том трилогии, за ним следует второй том «Бегство» и третий «Пещера». С радостью послал бы их вам, но у меня их нет, да и в продаже можно достать разве по случайности у букиниста. Они были переведены. По-английски «Ключ» и «Бегство» вышли в одном томе под заглавием «Escape» <«Бегство» >. <...> Вам я не хочу посылать перевод <...>, но если это может быть полезным для Стокгольма, то, конечно, пришлю. Можно послать только обложку, — она с чрезвычайно лестными цитатами обо мне. Я слышал, что премия дается за написанное в данном году (по крайней мере, так это кажется с формальной стороны). В этом году у меня печатается в «Новом журнале» «Бред», — не надо ли послать его оттиски? Все сделаю, как вы укажете. Неужели ни одного русского писателя в этом году не выставляли? Думаю, что никто из нас в этом году и не получит. А надежды и старания не возбраняются, и вы знаете, как я благодарен вам и Соловейчику. Рад, что избран в Правление Литературного — М.У.> Фонда. <...> Шлем оба самый сердечный привет. Если можно, передайте его Анне Родионовне с самыми лучшими и горячими пожеланиями. Спасибо еще раз за все <вписано от руки — М.У.>. Ваш М. Алданов.
24 июня 1955 г.:
<...> Я только вчера вернулся домой из клиники. Как будто в самом деле нахожусь на пути к полному выздоровлению. <...> Несмотря на свою болезнь, продолжаю получать просьбы похлопотать. Последняя — от нашего давнего клиента артиста Бологовского. Я ее получил уже после отъезда отсюда Марка Ефимовича <Вейнбаума — М.У>. Поэтому разрешите передать ее через Вас. Заранее спасибо. <...> Постскриптум (секретно — только для Вас) <подчеркнуто от руки — М.У.>: Вы сообщаете, что скоро напишете мне о Стокгольме. Горячо благодарю. Чем раньше и подробнее напишете, тем больше буду Вам признателен, — как мне ни совестно вас об этом просить.
13 июля 1955 г.:
<...> Я поправляюсь, но медленно, — медленнее, чем обещали врачи. Все же грех жаловаться. Отравляет жизнь бессонница, которой я до операции не знал. Целый месяц каждую ночь принимал снотворные, да и они плохо помогали. Так как это грозило войти в привычку, то пять дней назад перестал их принимать и сплю — хорошо, если два-три часа в сутки. Говорят, что это очень часто бывает после операции. <...> Пожалуйста, сердечно от меня поблагодарите вашего корреспондента, которого я не знаю. Он меня тоже лично, вероятно, не знает, и тем выше я ценю его редкую любезность. <...> Теперь <...> еще три ходатайства. Все люди очень почтенные и нуждающиеся. Первым двум Фонд изредка помогал, а третьему только раз. Марк Ефимович Вейнбаум — М.У.> говорил мне в Ницце, что дела Фонда хороши, да я знаю это и из газет. Поэтому решаюсь очень просить за всех трех. Сообщаю их имена и адреса: Юлий Шейнер, автор двух хороших книг. <...> Сергей Постельников, композитор, пианист и профессор (без жалования) Парижской <русской — М.У> Консерватории. <...> Генерал Евгений Масловский, известный военный писатель, автор многих печатных трудов, герой войны 1914 года. <...> Пожалуйста, Илья Маркович, поддержите все эти мои ходатайства.