Читать интересную книгу Время гарпий - Ирина Дедюхова

— Ты поняла? — спросила Алла Давыдовна телефонную трубку. — Как сейчас кончать Мельпомену, если он нас видит? Вернее, его надо было немедленно кончать, в тот же вечер! А Аэлоппа еще строила планы, профукала новогодние празднички господина Мылина… Она уже общается со своей лошадкой накоротке! А тот ведь, тесть Мылина, тоже не дурак… Он вроде бы в шахматы играет, да? Вспомни-ка, как он вообще в наш круг попал? Как его вообще могла оседлать Аэлоппа?

— Старик! — выдохнула Окипета. — Ей не хотелось с ним связываться из-за камеи с моим изображением, раз он ее видит. Вот она и выбрала Антона Борисовича… Я же хотела покончить со стариком! Мы тогда с Холодцом камею хотели у него забрать и прикончить. А он ее заранее где-то спрятал, подлец! И Холодец решил его пока оставить. Нам и в голову не пришло, что он может запросто пойти и отдать камею Мельпомене! Я была уверена, что когда мы у него были, он ее еще никому не передавал. И пусть бы эта проклятая камея сгинула вместе с ним! Так нет, Холодец решил его пожалеть, а сам все бросил и увлекся пиаром фильма Телксиепии!

— Старик, — задумчиво отозвалась Аэлло. — Мне недавно Келайно жаловалась, что он приходил в Генеральную прокуратуру к ее оборотням в погонах, ее видел, читал материалы, изъятые у Каллиопы. Она попросила Холодца заставить старика воздействовать как-то на старшую музу… энергетически. А тот взял и попутно усилил Мельпомену камеей! Я иногда отказываюсь понимать Холодца!

— А насчет Холодца скажу тебе, что давно разочарована в его постоянстве, — поддакнула Окипета. — Посмотри, он и Эрато оставил бегать по всем… с часами Сфейно! В театре она Мельпомене два часа на нас глаза открывала. Этот Коля при любом случае вдруг начал многозначительно бросать свою коронную фразу про огурцы с кефиром! Увидел, что я один раз слишком резко на эти его «огурцы» среагировала, так по любому поводу начал их вставлять!

— Мы с этой идиоткой Аэлоппой чуть живьем не сгорели, когда на нас Сфейно выскочила, — мрачно ответила Аэлло. — На мне перья плавились, представляешь? Аэлоппе крылья особо не нужны, она на тесте Мылина ездит, а мне при моем образе жизни иногда надо в трех местах одновременно находиться! Мне иногда кажется, что Холодец откровенно развлекается! И не может определиться, кто же вообще-то является «птицами Гермеса» — мы или сирены? А доказывать ему, что мы лучше этих жеманниц с их уговорами лечь и помереть — не вижу смысла, если он сам не понимает степень их эффективности. У меня Мише приходится круглые сутки уговаривать самых несговорчивых. И никто не спешит добровольно «отдаваться в объятия смерти»! Иногда руки-ноги оторвешь, одна башка останется, а они еще жить хотят, представляешь?

— Вы все равно были на высоте! — льстиво заметила Окипета. — Сорвать главную горгону с места, выкурить ее из убежища — это же половина сделанного дела! Обычно она превращается в пламя где-то в самом конце истории, а тут ее в самом начале обезоружили! Я ее видела среди каменных статуй высотки на Котельнической набережной. Она не скоро сможет летать. А ее часы Эрато оставила в доме Терпсихоры, которую мы десять лет назад из театра выгнали.

— Вот и попросим Келайно, чтобы она упросила Холодца заставить сирен заняться чем-то полезным, — подхватила Аэлло. — Холодец сколько раз говорил, что Келайно — его любимая птица! Пока Сфейно не проснулась, пусть Телксиепия с сестрами заберет часы у Терпсихоры! Ты выведай, когда она на гастроли уедет, передай Келайно. Эти трусливые твари не пойдут к дому, зная, что там их может ждать муза.

— Я бы тоже не решилась, — заметила Окипета. — Ты же знаешь, что может произойти, стоит музе воззвать к Мусейону и превратить свой дом в крепость.

— Брось! Время прежних муз прошло! — почти беззаботно откликнулась Аэлло. — Нынче мы имеем дело с лохами, которые ни о каком Мусейоне понятия не имеют, а занимаясь искусством, верят, что это — всего лишь профессия. Давай все же прикинем, как нам загнать моего клиента к родимому дому — для причинения ему тяжких телесных повреждений на десять тысяч рублей тремя циничными злодеями?..

— Нам еще шампанского в номер, икры, салатиков каких-нибудь, разносолов, — заявил художественный руководитель балета в трубку местного телефона, поправляя белоснежный фирменный халат отеля перед зеркалом. — И еще букет белых роз! Как нет? А какие есть?

Из светлых оттенков роз в наличии были только нежно-розовые и кремовые розы. Слегка поморщившись, Мылин заказал нежно-розовые.

Любой отказ или малейшее препятствие сильно раздражали его в последнее время. На безмятежную неделю новогодних праздников он снял номер в дивном подмосковном отеле, карточку которого передал ему Аркадий Барабуль. Он знал, что его будут караулить в аэропортах и на вокзалах все эти жалкие шакалы его тестя Антона Борисовича и мужа его младшей дочери, желая загнать обратно к Дашке в его квартиру, которую она и не думала освобождать, в сущности, не имея прав на его жилплощадь. Сыновей было немножко жаль, он обещал старшему поиграть в хоккей и сходить на елку. Но прекрасно знал, что нельзя из жалости рубить кошке хвост постепенно. Даша должна была понять, что у него начался новый жизненный этап, который совершенно не связан с их гражданским браком.

Он вспомнил всех своих женщин, которые прекрасно все понимали, и впоследствии, пережив сложный период разрыва, оставались хорошими друзьями, помогая друг другу в сложных жизненных ситуациях.

Разрыв с Дашей, к которому, он был уверен, она уже вполне была внутренне готова после его совместной поездки с Каролиной в Нью-Йорк, осложнялся абсолютно идиотским препятствием в виде ее отца Антона Борисовича. Его напускная подобострастность нисколько не обманывала Мылина, он знал, что за хитрыми ходами Даши, нервировавшими Каролину, стоит именно Антон Борисович. Жаль, что из-за демаршей Дашиного папочки и мужа ее сестры, дравшегося за жилплощадь тестя в центре Москвы, — оказались наказанными его сыновья, с которыми он планировал провести пару дней перед Рождеством. Однако после очередного заявления Дашки в раздевалке, будто «их любовь возродилась в прежней Мылинской бесшабашности», и демонстрации браслета с бриллиантами, якобы подаренного им жене на католическое Рождество, Каролина так горько рыдала в его машине, что он решил остаться с ней в отеле на все праздничные дни.

В отель он позвонил с новой симкой, которую накануне попросил купить мать, оставив старую симку в бардачке машины у дома. Не заходя домой, он встретился с Каролиной в условленном месте. И когда при регистрации в отеле он сказал, что они пробудут в номере все праздники, он с удовольствием увидел, как у девушки порозовели щечки, став именно нежно-розовыми.

Как славно, что он не поддался уговорам Каролины — тащиться куда-то на Мальдивы, полностью уничтожая впечатления от поездки трудными перелетами. Тишина, предупредительный персонал, царское убранство отеля, великолепная кухня и танцы в карнавальных костюмах при свечах, заставили и Каролину выдавить признание, что только теперь она начала понимать русских аристократов, которые хоть и имели деньги, но не сбежали с ними сразу же в Лондон или Париж. Все дни она наслаждалась комфортом и окружавшей ее роскошью, удивляясь, как можно, оказывается, шикарно проводить время, никуда не уезжая из Москвы.

В отеле были замечательные спа-салоны с тайским массажем, грязелечебницей и ароматерапией. Турецкие бани, финские сауны и русская парная были расположены при бассейне с гидромассажем. Эти дни беззаботного бытия среди сказочной красоты серебряного бора, с катанием на тройке и вечерним прогулкам возле небольшого катка, украшенного фонариками и юными фигуристками — заставили его прийти к окончательному решению навсегда порвать даже не столько с Дашей, сколько с ее отцом.

Сам вид ее отца не только тянул его мыслями к прежнему безденежью, когда он был никому не нужен, понимая, что ему одна дорога — уйти из театра, слоняясь где-то по задворкам. Угодливые манеры Антона Борисовича в налаживании контактов с людьми, в постоянных попытках всем навязаться не просто с мнением, а с готовым решением, — до крайности нервировали и не давали сосредоточиться на собственной жизни. Сам Антон Борисович стать художественным руководителем балета, конечно, не мог, но почему-то считал, что раз хоть в чем-то помог достичь этого поста ему, то может теперь чуть ли не готовые мысли ему в голову вкладывать, не только ничего не понимая в балете, но и ни за что не отвечая.

Дашкин отец считал, будто после этой истории с рассылкой компромата по тысяче адресов, у них возникнут доверительные отношения подельников. Он совершенно не понимал специфику совместного бытия членов труппы в театре, где сцена поглощала все мысли и стремления. Вся их жизнь была связана со сценой, оставляя на всю «обычную жизнь» — крошечный пятачок за кулисами. Они многое знали друг о друге, выходя вместе на сцену, дополняя друг друга, становясь неразделимыми в спектакле, держась одной семьей на гастролях. Антон Борисович не понимал, что балет являлся жанром коллективного творчества не только самих танцовщиков, но и множества «лиц за кадром», вплоть до костюмеров.