Цейцлер. Это очевидно.
Гитлер. Нас ждут трудные времена; вот-вот начнется серьезный кризис здесь[250], и он немедленно скажется на Турции. Они хотят силой втянуть Турцию в войну к 15 февраля. Если случится кризис в Крыму, тогда они используют его в пропагандистских целях. Тогда приятель Манштейн снимет с себя ответственность и скажет, что это дело политики.
Цейцлер. Да, и это будет очень серьезно, потому что многого нам не удержать.
Гитлер. Мы ничего не сможем удержать. Последствия будут катастрофические. Они будут катастрофическими в Румынии. Это главный рубеж здесь. Пока мы остаемся здесь и здесь и пока у нас есть плацдармы, строить аэродромы здесь будет делом рискованным.
Цейцлер. Да, это случится только в том случае, если мы здесь ничего не предпримем и не вмешаемся в ход событий, и значит, в целом будущее решается на участке 1-й армии.
Гитлер. Учтите одно. У нас уже был один или два подобных случая, когда все твердили, что все потеряно. Позднее неожиданно получалось так, что нам удавалось стабилизировать положение.
Цейцлер. Тем более, что это такой жизненно важный район для нас; он находится так близко.
Гитлер. Полностью согласен. Недаром я не отпускал 4-ю горную дивизию. Но нет никаких признаков того, что у противника там полностью новая армия; это просто те войска, что отдохнули. Вы говорите, что это начало зимнего сражения, – это просто продолжение предыдущего; в них нет различия.
Цейцлер. Поэтому я еще и не назвал это зимним наступлением.
Гитлер. Противник хочет сделать так, чтобы у нас не было времени восстановить свои силы, и потому продолжает драться. Вот и все. Но вы уже убедились, что кое-где его ресурсы иссякают. Здесь он вымотал себя до конца. Постепенно все это сошло на нет.
Цейцлер. Вопрос только в том, не сделал ли он это намеренно, чтобы сейчас снова начать наступление там.
Гитлер. Не думаю.
Цейцлер. Все равно не похоже, чтобы он испытывал какие-то трудности. Он просто не спешит здесь.
Гитлер. Потому что не может сделать большего. Не надо думать, что он, подобно древнему великану, становится крепче, собираясь с силами.
Цейцлер. Но он держится столько месяцев подряд.
Гитлер. В один прекрасный день он задохнется. Я прочел этот доклад. На мой взгляд, главное то, что моральный дух в войсках не на должной высоте. Вот что главное.
Цейцлер. Поэтому я всегда и пересылаю эти доклады. Мне надо учитывать такие вещи.
Гитлер. В конечном счете именно я всегда обращаю на это внимание. Я говорил здесь об этом с людьми из танковых корпусов. Они рассказывают, что как раз пехота не воюет. Но не всегда дело в этом. Некоторые дивизии хорошо воюют, и на их участке фронта не бывает неприятностей. Когда мне кто-то говорит, что нет смысла работать над моральным состоянием пехоты, я скажу вам одно, Цейцлер, я человек, который лично создал и возглавил, может быть, величайшую организацию на земле, и я до сих пор руковожу ею. У меня были случаи, когда из некоторых областей сообщали: здесь мы никогда не победим социал-демократов или здесь нам никогда не одолеть коммунизм, это просто невозможно, мы никогда не возьмем над ним верх… если какой-нибудь офицер говорит мне, что нет смысла говорить с простым солдатом, единственное, что я могу сказать: это доказывает, что у него нет авторитета. Рядом служит другой человек, и он имеет власть над своими людьми. Не пользуешься авторитетом, значит, должен уйти.
Цейцлер. Да, войска – отражение своего командира.
Гитлер. Да, всегда.
Цейцлер. И мне абсолютно ясно: если войска плохо воюют, значит, либо командир убит, либо он плохой командир.
Гитлер….Если он здесь выдыхается и мы можем обойтись теми силами, которые у нас есть, то потом будем рвать на себе волосы. Это будет не конец, но если мы можем выкрутиться здесь – Манштейн просто отказывается брать ответственность за эти войска. Ему достаточно хорошо известно, что они будут атаковать здесь. Говорит, что они не пойдут в наступление по всему фронту, потому что вымотались. Он не собирается продолжать; отказывается нести ответственность для собственного спокойствия. К сожалению, я не могу так поступать; я вижу, что близится момент, когда эта афера приведет к кризису. Я могу представить все последствия, которые она может иметь. Отсюда решение. Народ продолжает говорить: мы будем сражаться до победы, – для меня эта борьба до победы означает на сегодня только одно: каким-то образом стабилизировать положение.
Цейцлер. Это вполне понятно. Если удастся стабилизировать положение, то для нас это победа. Но мы не можем разгромить его.
Гитлер. Мы не можем рассчитывать на что-то большее в данный момент. Но не надо забывать, что прошлой зимой мы были в ужасном положении. Тем не менее к маю мы настолько восстановили свои силы, что подумывали сами пойти в наступление, и в июле действительно атаковали противника.
Цейцлер. Просто дело в том, что наши войска очень растянуты. Только все подготовишь, как случается еще что-то, и мы опять в трудном положении.
Гитлер. Благоприятный момент наступит тогда, когда они окопаются и построят оборонительную позицию. Надо как можно скорее сменить командиров в действительно слабых дивизиях. Вот что нам надо. Я изучил этот доклад, и могу сказать только то, что есть здесь никуда не годные дивизии. Но когда командир заявляет, что нет смысла стараться влиять на солдат, я говорю: в твоем влиянии нет смысла. Нет силы в твоем характере, чтобы повлиять на кого-то. То, что он говорит, чистая правда. Только вот смотрит он на это со своей колокольни. Он полностью потерял авторитет. Это мне известно. Во время Первой мировой войны я знавал полковых командиров, чей авторитет был крайне низким, потому что они никого не принимали всерьез. Но были у нас и другие полковые командиры, которые моментально могли навести порядок даже в самых худших ситуациях, и их части были тверды как скала. Просто все зависит от человека. В тех дивизиях, к которым я имел какое-то отношение[251], я точно знаю, хороший там командир или нет. О нем можно судить, взглянув на его часть, как в зеркало.
Я опять возвращаюсь мыслями к своим местным организациям. На каждых выборах у меня были районы, где уже вечером в день выборов я был уверен, что мы победим. Почему? Не скажу, что это могли быть Франкония, или Кёльн – Кёльн был краснее красного, – или Восточная Пруссия. Что говорить про Восточную Пруссию! Она была сплошь реакционная и настроена против нас. Или Мекленбург, или Тюрингия. Тюрингия была ярко-красной, но в одном городке у меня был Кох, в другом – Заукель, в третьем – Лей. Это были свои люди. В других, к несчастью, не было по-настоящему надежного человека, и там приходилось трудно. Я точно знаю! Благополучными были те районы, где был хороший лидер.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});