Много часов продолжалась погрузка ящиков в грузовики. Больше всего мы боялись и следили, чтобы ящики не разбились. Нашим танкистам и испанским гвардейцам сообщили, что в них – руда. Знали о золоте только мы с Орловым и представитель республиканского правительства.
С погашенными фарами колонна грузовиков двинулась в порт.
Там стояли три наших судна, привезших танки, – «Кубань», «Нева» (название третьего не помню). Погрузка шла до восхода солнца. На рассвете корабли подняли американские флаги и взяли курс на Одессу. Золото индейцев, награбленное когда-то испанцами, исчезнет в далеком СССР.
Мы с Орловым вернулись в Картахену в ту же гостиницу.
Представитель правительства остановился с нами и с нами же планировал возвратиться в Мадрид.
Он лег спать, а мы отправились в бар.
Здесь Орлов выпил бессчетное количество виски. Я знал: он мог выпить сколько угодно и при этом не опьянеть. Так что в тот вечер, уверен, он просто играл в пьяного.
Орлов заговорил:
– Он всех вас сожрет. Всю старую партию, до единого человечка… Да что я тебе говорю, будто сам не знаешь…
Первая моя мысль была: не провокатор ли он? Он тотчас понял, усмехнулся:
– Боишься? И правильно. Может, я? Может, этот бармен? Может, тот официант? Агенты Усатого! Всю страну превратил в агентов. Как там выступал Микоян: «У нас каждый трудящийся – агент НКВД». Но Усатому мало страны, он превращает в своих стукачей целый мир. Коммунисты, анархисты, садисты – все его агенты. Он сумел наплодить идейных стукачей, платных стукачей, трусов-стукачей… Мы с тобой вербовали их ему за границей. Теперь он решил истребить старых революционеров. Но ему мало убить всех на родине. Он хочет пристукнуть остаток за рубежом. Мне уже поручили отыскать среди испанских фанатиков убийцу Троцкого. Не найду я – найдет другой. Пока Усатый не прикончит Льва, спать спокойно не сможет, будет убивать… – Дыша пьяным перегаром, наклонившись вплотную, шептал: – А почему бы ему нас не убивать! Он объявил предателями и убийцами всех великих ленинцев. И страна спокойно сожрала эту дикость…
– Но они сами сознались.
– Не лги! Лгать будешь на родине, когда вернешься! Будто ты не знаешь, почему они сознались? Эй, бармен, объясни ему!
Бармен весело засмеялся. Орлов продолжал шепотом:
– Как будто ты не получал в запечатанном конверте секретный циркуляр о разрешении пыток – этот бешеный, яростный крик усатого негодяя. «Известно, что господа империалисты допускают пытки представителей пролетариата. Спрашивается, почему пролетарские должны быть гуманнее и церемониться с врагами рабочего класса?..» Эти знаменитые его обороты: «спрашивается», «мижду нами говоря»… Так и вижу, как выродок диктует свое «спрашивается»… Но наших кремлевских бояр даже пытать не пришлось. Поугрожали пытками им и семьям, и главное, пообещали, что все вернется. Только оболги себя, и опять через некоторое время Усатый простит, и будешь боярином – барином! Есть главный закон пытки: чем больше достаток и почитание были у человека, тем легче его сломать… – Он обратился по-русски к бармену: – Ну ты, стукач, чего слушаешь?
Тот недоуменно уставился на нас. Орлов захохотал и заказал по-испански два виски.
– Я не пью.
– А я себе… Так что все согласились быть говнюками. Вот «звезда» будущего процесса – Пятаков. Ему, старому подпольщику, члену партии с пятого года, для начала предложили стать обвинителем на процессе Зиновьева – Каменева. Объяснили, что оболгать вчерашних друзей необходимо, дабы разгромить агентов Троцкого, тем самым спасти страну накануне мифического нападения империалистов. Помочь отправить на тот свет своих друзей – это всего лишь «акт величайшего доверия партии». И Пятаков приготовился пойти на это дело «от души»… Но не разгадал замысла. Усатый лишь проверял его. Это был опыт – не более. И когда Палач понял, что Пятаков готов к сотрудничеству, тотчас ему задачу усложнил. Предложил роль обвиняемого… самому Пятакову! Роль тех, кого он оболгал. Пятаков, создававший эту власть, теперь должен каяться, что хотел ее истребить! Ильич не раз перевернулся, наверное, в Мавзолее! Умора! Какой Свифт, какой Салтыков-Щедрин, какой насмешник могли такое придумать?! Когда Пятаков начинал колебаться, с ним поступали согласно циркуляру о пытках. И он сдался быстро.
(Так оно и было на самом деле, но откуда все это узнал в Испании Орлов?)
Он продолжал:
– Но это исключение, как я уже говорил, пытки боярам редко требуются. Однако Усатый смотрит вперед. Впереди – армия. Уничтожение ленинской армейской верхушки. И подлец понимает, что военные – другая закваска. Тут пытки очень пригодятся.
(И ведь все будет именно так!)
Он «пьяно» говорил и говорил:
– Интересно, когда старые партийцы шли на расстрел, шли рядом тени убиенных? Всех, кого они… точнее, мы… отправляли на тот свет в дни Красного террора. Кстати, знаешь ли ты, что скоро будет арестован сам Ягода?
Я уставился на него.
– А чему ты удивляешься? Я тебе битый час талдычу: Усатый уничтожит всех. Всю верхушку! Старую верхушку. После чего запустит любимый слух: «я – не я», всех сажал и расстреливал шпион Троцкого Ягода, а добрый товарищ Сталин только недавно обо всем узнал. Кстати, процессы очень популярны у народа – были и будут. Народ с восторгом принимает свержение вчерашних богов. Как когда-то с восторгом принял свержение языческого бога Перуна, которому так поклонялся… Не столь давно с восторгом принял свержение царя, которому тоже поклонялся… – Он хохотал. Я начал очень осторожно нащупывать револьвер.
– Убери руку, – еще смеясь, сказал Орлов. – И забудь свое глупейшее поручение! Коли меня убьете, мои воспоминания будут опубликованы в тот же час! Это будет взрыв в мировой печати! Вся наша европейская агентурная сеть вмиг исчезнет. Короче, пока я остаюсь здесь, я буду верно служить… Не усатому негодяю, а несчастному правительству испанской Республики, последним порядочным людям на этой дерьмовой земле. Передай ему это. Их жалко…
Я хотел спросить: «А несчастных троцкистов тебе не жалко?» Но не спросил.
Он не умолкал:
– И еще мне жалко Марселя… – (Розенберга). – Его жена на днях купила черный веер. Дивной красоты. Она не знала, что он станет траурным… Мы с ним как раз вошли в комнату, она сидела, обмахиваясь этим траурным веером, и атеист Марсель побледнел. Потому что знает: и он тоже! Вы все – тоже!
(Марсель Розенберг будет отозван в Москву в тридцать седьмом году. Первого советского вице-секретаря Лиги Наций расстреляют как изменника Родины.)