Только однажды опекун некстати отвлекся.
Она поняла свое одиночество в ставшем вдруг очень страшным и невозможным для жизни мире, когда стрела напилась крови вьючного верблюда, которого она пыталась успокоить и увести из внезапно вспыхнувшего боя. Огромный старый вожак, которого она знала все годы в караване и очень любила, затих, в опустевшем теле не осталось и капли жизни. И ей стало жутко. Потому что над долиной, вырастая из черных песков пройденной уже пустыни, воздвиглась сама Смерть и высматривала-ощупывала слепым всевидящим взором иного мира тех, кого поведет сегодня по безвозвратной тропе. Колючее внимание поочередно охватывало людей – одного за другим – тех, кого знала и любила Миратэйя. Всех до единого. В яви это не заняло и пары секунд времени, а для арагни прошла целая жизнь. Прошла и почти закончилась, ведь познавший внимание этого взгляда обречен. Уже скоро, пора собираться, ведь Смерть – их новый дабби. Вот только идти с ее караваном этим людям слишком рано, так не должно быть!
Кажется, она кричала. Она очень хотела, чтобы караван жил. В явь ее вырвали руки Амира, бережно и безнадежно старающиеся спасти, укрыть, защитить…
И тут на противоположном склоне холма, на кромке пирога закатного солнышка, уже почти укатившегося за горизонт и остывшего, появилось нечто необычное, настолько удивительное, что она перестала замечать людей вокруг и даже сам бой.
Он был подобен ночи – тих, спокоен и холоден. Он не спешил и не делал глупостей, не испытывал свойственных людям гнева или смятения. Просто смотрел, но Смерть усмехнулась, как старому знакомцу, потеряв интерес к каравану и обратив внимание на тех, других, прежде ею не замеченных: что пришли с оружием и напали. Видимо, Он не впервые отсылал к ней загулявшихся молодцев. Мира охнула и еще пристальнее всмотрелась, удивленно улыбаясь. Конь человека-ночи был – жаркий и яростный полдень, стремительный сухой вихрь, наполненный светом решительности, веселой яростью и жаждой действия.
Покой всадника и неукротимая жажда движения его скакуна некоторое время не находили равновесия, дающего верное решение. Но затем они слились в единое целое и покатились вниз. Все ближе к кипящему в низине бою, отсылая к черной дабби разбойников и сохраняя за людьми Амира право идти дальше с прежним караванщиком.
Руки названого отца давно выдернули ее из путаницы конских ног и бережно передали иным, таким же добрым и заботливым, знакомым и живым, уносящим в более спокойное место, желая спасти и укрыть. А Мира все смотрела своим непонятным прочим чутьем – и улыбалась. Потому что впервые она была совершенно уверена: Его одежда-внешность и душа одинаково хороши, и Его видят сильным и красивым и зрячие тоже. Правда, они полагают, что перед ними человек. А она – не согласна. Он слишком легко и уверенно оплатил счета каравана перед смертью – такое не дано людям.
Он оказался драконом. И не чужим и опасным, из глупых сказок, а своим, настоящим и понятным, ведь Он спас их всех.
А еще Он был первым с того памятного дня в ненавистном селении, кто сумел разговаривать с ее душой без помощи слов. И ответил на многие вопросы, до того не имевшие ответа. Мира так поверила в своего дракона, что приняла его видение окружающего мира и даже себя самой. И осознала, что если ее дракон живет в яви, то надо и ей повнимательнее относиться к окружающему, бросить свои долгие прогулки во снах, где видится далекое и теряется в дымке близкое и простое. («А то счастье свое упустишь», – припомнила и даже почти расслышала она слова Того, тоже без сомнения дракона, из давнего детского сна.)
Пока Тоэль был рядом, она торопливо училась понимать по-новому пространство вокруг. Бескрайность степи, малость и медлительность ползущего через нее вьющейся змеей каравана, себя в нем, совсем крошечную. Время тоже перестало прыгать и путаться. Потому что маленькая арагни уверенно считала: Тоэль и есть ее удача, до сих пор незримо стоявшая за плечом. Обретшая плоть и силу, когда без них спасение стало невозможно. И – вот радость – теперь Он точно приходил не во сне! Жаль, ушел слишком скоро, хоть и оставил ей надежду на новую встречу, а еще подарил замечательного жеребенка. Друга, нуждающегося в защите и помощи. Опекуна, способного рассказать об окружающем мире, расправиться с обидчиком или пригласить погулять и поиграть.
Со дня встречи с Тоэлем Миратэйя стала серьезно размышлять о том, что ее одежда-внешность не должна выглядеть бедно и мешать видеть душу. В конце концов, это неправильно! Вот сестренка Джами давно твердила – причешись, не пугай людей, займись собой… Тому же Тоэлю вряд ли приятно смотреть на чучело, в которое она себя превратила. Он слишком недолго бывает рядом, чтобы успеть приглядеться, как Лада или Захра. Да и почему он должен всматриваться, чтобы найти ее хотя бы интересной? А может, даже красивой.
Хитрый дракон устроил так, что с некоторых пор она жила в новом и замечательном месте, рядом с самыми дорогими – Амиром, Захрой и даже бабушкой Ладой. Архипелаг оказался полон по-настоящему красивых и удивительных людей. Ее больше не жалели и не считали странной, ее видели такой, какая она есть. А еще впереди снова возникла надежда. Став снавью, она, возможно, научится видеть мир. Это теперь особенно важно. Она сможет рассмотреть и маму с отцом, и сестру, и бабушку. И, конечно же, дракона.
После похода на север ее ругали и воспитывали долго и настойчиво, требуя больше никогда так не пугать родных и не пропадать. Она улыбалась и обещала, украдкой поглаживая пряжку пояса. Серебряный рельефный дракон под пальцами тоже улыбался. Пусть ругают!
Она вырастет, станет красивой и научится видеть. И понравится дракону. Она ему уже нравится.
Первый удар по детской убежденности в том, что мир прост, и планы, раз она удачлива, всегда и во всем обязаны сбываться, нанесла, сама того не зная, Захра. Она давно поняла, что значит для девочки дракон. И терпела, сколько могла. Пыталась мягко отговорить от столь непонятного и сложного выбора. Зря.
Захра сорвалась и расплакалась после дня рождения Миры. Она кормила младшего ребенка грудью, плохо спала, много работала и долго нервничала в зиму из-за опасного похода в земли, обидевшие маму Ладу в давней её юности. Всё собралось в единый ком проблем, которые теперь выговаривались в мокрую кофту приехавшей в столицу Лады. А кому еще может поплакаться министр, как не маме? И сказать ей можно всё, до самого донышка. Что Мира пока растет хорошенькая, но не красавица, а дракон живет невесть сколько лет и до сих пор одинок. Может, его племя вообще с людьми не роднится? Что Миру все жалеют, и даже Тарсен, а ей хотелось бы дочку отдать замуж по любви, а не для обеспечения ей надежной защиты от недобрых людей. Что малышка невесть чего у дракона попросила и он, пожалуй, больше не появится никогда, и как Мира это переживет? А она у Захры самая родная, пусть и не по крови, обижать ее безнаказанно и драконам не дозволено!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});