Эти мысли пронеслись в голове Удалова, вызвав обычный образ обычного гуслярского рынка и даже вызвали слюноотделение. Но параллельная действительность предстала совсем иной.
Картофельный и свекольный ряды были пусты, если не считать одной женщины, что торговала семечками. Удалов подошел к ней, спросил:
– Попробовать можно?
Та пожала плечами.
Удалов взял семечко - было оно горелым и пересушенным.
– Плохо, - сказал он.
– Скажи спасибо, что такое есть.
Удалов направился мимо пустых прилавков, где не видно было ни кокосов, ни яблок, к мясному павильону, но увидел над ним яркий плакат: «Выставка-продажа веников».
И в самом деле - внутри торговали вениками, шибко торговали, люди в очереди стояли. А мяса не было и в помине.
«В неудачный день я попал», - подумал Удалов. Он взглянул на прилавки, где обычно продавали молоко, сметану и творог.
Там стоял одни мужик мрачного вида, перед ним - банки.
– Что есть? - спросил Удалов, полагая, что масло и сметана таятся под прилавком.
– Как что? - удивился мужик. - Не видишь, что ли? Банки.
– Пустые?
– А тебе полные, что ли, подавай?
– Понял, - сказал Удалов и пошел дальше. Присмотрелся к очереди за вениками, нашел в ней знакомые лица. Даже возникло желание - купить веник Ксюше. Правда, дома веник есть, но раз все стоят, очень хочется встать. Это атавизм, понял Удалов, превозмогая себя. Атавизм, оставшийся с тех времен, когда еще был дефицит. Это надо выдавливать из себя по капле, - так, кажется, учил писатель Чехов.
Удалов ничего на рынке не приобрел. Но от этого проголодался. Вроде бы обедать рано, но когда видишь, что пищи вокруг нет - начинает мучить голод. Удалов не стал заходить в музей рынка, что стоял на месте кооператива «Розы и гвоздики», а поспешил к выходу. Там, направо от входа, есть столовая «Пышка», славная столовая, сытная, недорогая, на семейном подряде Муссалимовых.
У выхода Удалов нагнал знакомого провизора Савича. Савич нес два веника.
– Никита! - позвал Удалов. - Ты почему не на службе?
Это он так сказал, в шутку.
– Что? - Савич испуганно оглянулся. - Я имею бюллетень!
Но тут узнал Удалова и оттаял.
– Чего пугаешь? - сказал он. - Так и до инфаркта довести недолго. Я уж решил, что дружинник.
Лицо у Савича было потное, мучнистого цвета. Свободной рукой он стянул с лица шляпу и начал вытирать ею лоб и щеки.
– Прости, - сказал Удалов. - Я и не подумал, что тебя испугаю. Вижу ты - вот, думаю, хорошо, родную душу встретил. Ты веники покупал?
– Вот, выкинули, - сказал Савич.
– Хорошие веники, - вежливо сказал Удалов. - А как вообще жизнь?
– Ты же знаешь, что жизнь отличная, лучшая жизнь, - сказал Савич странным, срывающимся голосом.
– Это правильно, - сказал Удалов. - В утренних забегах участвуешь?
– Ты что имеешь в виду? - насторожился Савич.
Они уже вышли с рынка и остановились.
– Так, к слову пришлось, - сказал Удалов, поняв, что опять проговорился.
– Корнелий Иванович, - сказал вдруг Савич. - Тебе направо, мне налево. Нехорошо, если нас вместе увидят.
– Чего в этом плохого?
– Не хочешь - как хочешь, - сказал Савич уныло. - Только учти - у меня бюллетень. Все по закону. И за Ванду я не обижаюсь.
– А что с Вандой? - спросил Удалов.
– С Вандой? Ты еще спрашиваешь? - лицо Савича было трагическое, вот-вот заплачет.
– Ну, привет ей передавай, - сказал Удалов. Пора прощаться, пока не наговорил еще чего лишнего.
– Ей? Привет? От тебя?
Савич повернулся и побежал прочь, волоча за собой два веника, как ненужный букет.
Надо срочно поговорить с самим собой, решил Удалов. Без этого тайны только накапливаются.
Поэтому он повернул направо. В сторону Пушкинской улицы.
Прошел под плакатом, натянутым над улицей: «Хозяйство должно быть хозяйственным!» Не понял его, посмотрел направо, где должен был стоять кооператив «Пышка». Кооператива там не было. На месте вывески - скромная надпись: «Прокат флагов и лозунгов».
Прохожих на улице было немного, некоторые лица знакомые, с ними Удалов по инерции раскланивался. Люди кланялись в ответ, но кое-кто при виде его прятал глаза долу и спешил мимо с опущенной головой.
Тут должен быть гастроном, сказал себе Удалов. Зайду, куплю своему двойнику что-нибудь. Ведь неудобно в гости сваливаться без подарка. Икорки возьму, шампанского - впрочем, неизвестно, что здесь есть, чего нет. Возьму, что есть.
Витрина гастронома обрадовала Удалова. Наконец-то все вернулось на свои места. Она почти такая же, как в родном Гусляре. Грудой лежит посреди витрины бычья туша, по бокам поленницами разные колбасы, за колбасами разделанная осетрина и лососина. Именно лососина Удалова и обрадовала, потому что такой розовой и крупной он давно не видел. Значит, с рынком ложная тревога - второй Гусляр кое в чем нас даже обогнал.
Удалов вошел в магазин и удивился его пустынности. Смотри-ка, сказал он себе: свято здесь соблюдают рабочее время. Даже домашние хозяйки по магазинам в рабочее время не ходят. А может быть, здесь разработана всеобщая система доставки товаров на дом?
Удалов подошел к рыбному отделу. Но на прилавке не обнаружил ни лососины, ни осетрины. Даже шпротов не было.
– Девушка! - позвал он продавщицу, что вязала в углу.
– Чего? - спросила она, поднимая голову.
Господи! - понял Удалов, это же Ванда Казимировна, жена Савича, директор универмага.
– Вандочка! - воскликнул Удалов в большой радости. - Ты что здесь делаешь?
– Корнелий? - Ванда отложила вязание. И замолчала, глядя враждебными глазами.
– У тебя неприятности? - спросил Удалов. - Я сейчас Никиту встретил на рынке, он веники покупал. Я его про тебя спросил, а он мне ничего не рассказал.
– И что же прикажете рассказывать? - спросила Ванда.
Она осунулась, выглядела лет на десять старше, глаза тусклые.
Удалов осознал: беда. Каждый торговый работник живет под угрозой ревизии. У нас в Гусляре милиции и общественности пришлось потрудиться, прежде чем всех торговых жуликов разогнали. Но Ванда! Ванда всегда честной была! Ее универмаг первое место в области занял! И хор продавщиц в Москву выезжал!
Здешняя Ванда была совсем другой. Может, согрешила? Человек слаб...
– Чего вам надо, Корнелий Иванович? - спросила Ванда.
– Я там на витрине лососину видел, - сказал Удалов. - Ты мне не свешаешь грамм триста?
– Что? - тихо спросила Ванда. Так, словно Удалов сказал неприличное слово, к которому она не была приучена.
– Грамм триста, не больше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});