– Вы ошибаетесь, Антон Николаевич. Я действительно, сколько умел, работал над шифратором. Но то, что мне удалось и что вы видели, есть создание уродливо несовершенное, в меру моих весьма посредственных способностей.
Яконов откинулся в кресле и доброжелательно запротестовал:
– Ну-у нет, батенька, уж, пожалуйста, без ложной скромности! Я хоть смотрел вашу разработку мельком, но составил о ней весьма уважительное представление. А Владимир Эрастович, который обоим нам с вами высший судия, высказался с определённой похвалой. Сейчас я велю никого не принимать, несите ваш лист, ваши соображения, – будем думать. Хотите, позовём Владимира Эрастовича?
Яконов не был тупым начальником, которого интересует только результат и выход продукции. Он был – инженер, когда-то даже азартный, и сейчас предощущал то тонкое удовольствие, которое нам может доставить долго выношенная человеческая мысль. То единственное удовольствие, которое ещё оставляла ему работа. Он смотрел почти просительно, лакомо улыбался.
Инженером был и Сологдин, уже лет четырнадцать. А арестантом – двенадцать.
Ощущая на себе приятный холод закрытого забрала, он выговорил чётко:
– И тем не менее, Антон Николаевич, вы ошиблись. Это был набросок, недостойный вашего внимания.
Яконов нахмурился и, уже немного сердясь, сказал:
– Ну хорошо, посмотрим, посмотрим, несите лист.
А на погонах его, золотых с голубой окаёмкой, было три звезды. Три больших, крупных звезды, расположенных треугольником. У старшего лейтенанта Камышана, оперуполномоченного Горной Закрытки, в месяцы, когда он избивал Сологдина, тоже появились вместо кубиков такие – золотые, с голубой окаёмкой и треугольником три звезды, только мельче.
– Наброска этого больше нет, – дрогнул голос Сологдина. – Найдя в нём глубокие, непоправимые ошибки, я его… сжёг.
(Он вонзил шпагу и дважды её повернул.)
Полковник побледнел. В зловещей тишине послышалось его затруднённое дыхание. Сологдин старался дышать беззвучно.
– То есть… Как?.. Своими руками?
– Нет, зачем же. Отдал на сожжение. Законным порядком. У нас сегодня сжигали. – Он говорил глухо, неясно. Ни следа не было его обычной звонкой уверенности.
– Сегодня? Так может, он ещё цел? – с живой надеждой подвинулся Яконов.
– Сожжён. Я наблюдал в окно, – ответил, как отвесил, Сологдин.
Одной рукой вцепившись в поручень кресла, другой – ухватясь за мраморное пресс-папье, словно собираясь размозжить им голову Сологдина, полковник трудно поднял своё большое тело и переклонился над столом вперёд.
Чуть-чуть запрокинув голову назад, Сологдин стоял синей статуей.
Между двумя инженерами не нужно было больше ни вопросов, ни разъяснений. Меж их сцепленными взглядами метались разряды безумной частоты.
«Я уничтожу тебя!» – налились глаза полковника.
«Хомутай третий срок!» – кричали глаза арестанта.
Должно было что-то с грохотом разорваться.
Но Яконов, взявшись рукою за лоб и глаза, будто их резало светом, отвернулся и отошёл к окну.
Крепко держась за спинку ближнего стула, Сологдин измученно опустил глаза.
«Месяц. Один месяц. Неужели я погиб?» – до мелкой чёрточки прояснилось полковнику.
«Третий срок. Нет, я его не переживу», – обмирал Сологдин.
И снова Яконов обернулся на Сологдина.
«Инженер-инженер! Как ты мог?!» – пытал его взгляд.
Но и глаза Сологдина слепили блеском:
«Арестант-арестант! Ты всё забыл!»
Взглядом ненавистным и зачарованным, взглядом, видящим себя самого, каким не стал, они смотрели друг на друга и не могли расцепиться.
И призрак желтокрылой Агнии второй раз за эти дни пропорхнул перед Антоном.
Теперь Яконов мог кричать, стучать, звонить, сажать – у Сологдина было заготовлено и на это.
Но Яконов вынул чистый мягкий белый платок и вытер им глаза.
И ясно посмотрел на Сологдина.
Сологдин старался выстоять ровно ещё эти минуты.
Одной рукою инженер-полковник опёрся о подоконник, а другой тихо поманил к себе заключённого.
В три твёрдых шага Сологдин подошёл к нему близко.
Немного горбясь по-старчески, Яконов спросил:
– Сологдин, вы – москвич?
– Да.
– Вон, посмотрите, – сказал ему Яконов. – Вы видите на шоссе автобусную остановку?
Её хорошо было видно из этого окна. Сологдин смотрел туда.
– Отсюда полчаса езды до центра Москвы, – тихо рассказывал Яконов. – На этот автобус вы могли бы садиться в июне-июле этого года. А вы не захотели. Я допускаю, что в августе вы получили бы уже первый отпуск – и поехали бы к Чёрному морю. Купаться! Сколько лет вы не входили в воду, Сологдин? Ведь заключённых не пускают никогда!
– Почему? На лесосплаве, – возразил Сологдин.
– Хорошенькое купанье! Но вы попадёте на такой север, где реки никогда не вскрываются…
Ведь тут как? Жертвуешь будущим, жертвуешь именем – мало. Отдай им хлеб, покинь кров, кожу сними, спускайся в каторжный лагерь…
– Сологди-ин! – нараспев и с мучением выстонал Яконов и две руки, как падая, положил на плечи арестанта. – Вы наверно можете всё восстановить! Слушайте, я не могу поверить, чтобы жил на свете человек, не желающий блага самому себе. Зачем вам погибать? Объясните мне: зачем вы сожгли чертёж??
Была всё так же невзмучаема, неподкупна, непорочна голубизна глаз Дмитрия Сологдина. А в чёрном зрачке его Яконов видел свою дородную голову. Голубой кружочек, чёрная дырочка посередине – а за ними целый неожидаемый мир одного-единственного человека.
Хорошо иметь сильную голову. Ты владеешь исходом до последней минуты. Все пути событий подчинены тебе. Зачем тебе погибать? Для кого? Для безбожного, потерянного, развращённого народа?
– А как вы думаете? – вопросом ответил Сологдин. Его розовые губы между усами и бородкой чуть-чуть изогнулись, как будто даже в насмешке.
– Не понимаю, – Яконов снял руки и пошёл прочь. – Самоубийц – не понимаю.
И услышал из-за спины звонкое, уверенное:
– Гражданин полковник! Я слишком ничтожен, никому не известен. Я не хотел отдать свою свободу ни за так.
Яконов резко повернулся.
– …Если бы я не сжёг чертежа, а положил его перед вами готовым – наш подполковник, вы, Фома Гурьянович, кто угодно, могли бы завтра же толкнуть меня на этап, а под чертежом поставить любое имя. Такие примеры были. А с пересылок, я вам скажу, очень неудобно жаловаться: карандаши отнимают, бумаги не дают, заявления доходят не туда… Арестант, отосланный на этап, не может оказаться прав ни в чём.
Яконов дослушивал Сологдина почти с восхищением. (Этот человек сразу понравился ему, как он вошёл!)
– Так вы… берётесь восстановить чертёж?! – это не инженер-полковник спросил, а отчаявшийся, измученный, безвластный человек.
– То, что было на моём листе, – в три дня! – сверкнул глазами Сологдин. – А за пять недель я сделаю вам полный эскизный проект с расчётами в объёме технического. Вас устроит?
– Месяц! Месяц!! Нам месяц и нужен!! – не ногами по полу, а руками по столу возвращался Яконов навстречу этому чёртову инженеру.
– Хорошо, получите в месяц, – холодно подтвердил Сологдин.
Но тут Яконова отбросило в подозрение.
– Погодите, – остановил он. – Вы только что сказали, что это был недостойный набросок, что вы нашли в нём глубокие, непоправимые ошибки…
– О-о! – открыто засмеялся Сологдин. – Со мной иногда играет шутки нехватка фосфора, кислорода и жизненных впечатлений, находит какая-то полоса мрака. А сейчас я присоединяюсь к профессору Челнову: там всё верно!
Яконов тоже улыбнулся, от облегчения зевнул и сел в кресло. Он любовался, как Сологдин владеет собой, как он провёл этот разговор.
– Рискованно же вы сыграли, сударь. Ведь это могло кончиться иначе.
Сологдин слегка развёл пальцами.
– Вряд ли, Антон Николаич. Я, кажется, ясно оценил положение института и… ваше. Вы, конечно, владеете французским? Le hasard est roil Его величество Случай! Он очень редко мелькает нам в жизни – и надо прыгнуть на него вовремя, и точно на середину спины!
Сологдин так просто говорил и держался, будто это было с Нержиным на дровах.
Теперь он тоже сел, продолжая смотреть на Яконова весело.
– Так что будем делать? – дружелюбно спросил инженер-полковник.
Сологдин отвечал как по-печатному, как о решённом давно:
– Фому Гурьяновича я бы хотел на первом же шаге миновать. Это как раз та личность, которая любит быть соавтором. С вашей стороны я не предполагаю такого приёмчика. Я ведь не ошибаюсь?
Яконов радостно покачал головой. О, как он был облегчён и без этого!
– К тому ж напоминаю, что и лист пока сожжён. Теперь, если вы дорожите моим проектом, – найдите способ доложить обо мне прямо министру. В крайнем случае – замминистру. И пусть приказ о моём назначении ведущим конструктором подпишет именно он. Это будет для меня гарантия – и я принимаюсь за работу. И мы формируем специальную группу.