объект своего беспокойства, и лишь некоторые из них разбираются потом в причинах. Поэтому, чтобы не быть уничтоженным, не надо становиться объектом беспокойства, но Алик давно перешел эту границу. Искать помощи можно было только вне системы, но система вобрала все.
ПРОКУРАТУРА ШПЕНДРИКОВА
«То, что правосудие слепо – это одна беда, вторая состоит в том, что слепо раздается и право творить правосудие».
Прокуратура маленького нефтяного города знала разных прокуроров. И несуразного, словно недогоревшее дерево, Коптилкина, и элегантно-властного Заматерских, и сухого, словно барабанная палочка, Лакеева.
Новый прокурор Шпендриков сразу не понравился Алику: его хулиганскую походку пацана, отбирающего мелочь у детей, не исправило ни образование, ни возраст, а тюремная сутулость, характеризовала Шпендикова, как человека, способного на серьезные нарушения закона, не привыкшего выделяться из толпы и привыкшего почитать власть. Руки в карманах усиливали образ человека, малокультурного, не желающего провоцировать тех, кто может дать по роже.
Все это Алик разглядел, поглядывая сверху на Шпендрикова, когда тот поднимался по лестнице на второй этаж прокуратуры, где и был его кабинет. Одет, однако, прокурор, был вполне добротно, а вместо типичной для мелких хулиганов кепки на нем была стилизованная под кепку норковая шапка.
«Тут хрен дождешься справедливости и защиты от репрессий властей», – сделал мысленный вывод Алик…
Следователь прокуратуры Пузовников никак не мог подобрать себе подходящий вращающийся стул. Его огромная тяжеловесная туша, обтянутая голубой форменной тканью, продавливала все пластиковые седалища так, что он остро ощущал штырь вращения. Оттого он нервно крутился на этом стуле, менял позы, но штырь вращения все равно тревожил. И это телесно-интерьерное неудобство, обусловленное прогрессирующим сахарным диабетом и нерасчетливыми конструкторами вращающихся кресел, отражалась и на всех решениях Пузовникова, делавших их быстрыми и скорыми, и словно бы продавленными мистическим стержнем, выносящим из них сердцевину.
Именно Пузовников пригласил Алика на беседу, ради которой тот и отпросился у врача Яконец. Еще до встречи Алик уже знал про Пузовникова, что тот в свое время лежал в городской больнице, и тоже строчил жалобы на врачей, и даже приглашал в больницу работников санэпидемстанции, старательно показывая им места, где таится грязь.
Грязные места больницы Пузовников выявил и описал дотошно, поэтому, несмотря на то, что медсестры старательно скрывали грязь за ведрами, швабрами,.. все недостатки были найдены и претворились в жалобу. За свое активное поведение больной следователь прокуратуры Пузовников получил от юристов городской больницы встречную жалобу, причем настолько искусную, что едва удержался на рабочем месте.
Судя по героическому прошлому Пузовникова, Алик мог ожидать от него сочувствия и – возможно – снисходительного отношения к своим заявлениям.
Однако последняя надежда испарилась с первой фразой Пузовникова.
– Я сейчас занят, подождите в коридоре, – небрежно сказал он, заметив Алика в дверном проеме и узнав его, что надо было понимать как:
«Сегодня ты уже не главный редактор и тебя приказано учить уму-разуму».
Алик не дал насладиться Пузовникову своим ожиданием перед дверью и вышел на улицу, а там, подышав морозным воздухом время, на его взгляд, достаточное, чтобы Пузовников освободился от дел, вернулся к его кабинету, который застал опустевшим…
Стоя в проеме двери в кабинет Пузовникова, Алик с удивлением оглядывал пустое помещение, раздумывал, куда тот мог запропаститься, как слева от себя услышал мощный разговор пола с подошвами и обернулся. Пузовников оказался похож не на свинью, нет, он походил на плотно наполненную селедкой огромную бочку, вдобавок ко всему и ходящую. Ходил он, переваливаясь с боку на бок, стремясь на каждой ноге удержать равновесие телесной бочки с селедкой, и делал он это быстро, что указывало на длительную выучку и завидную энергетику. Короткие брюки, из-под которых поверх черных носков выглядывали волосатые ноги, трепетали при каждом шаге, словно парадоксально голубые пиратские флаги.
– Я рассмотрел ваше заявление по выдворению съемочной группы из приемной главного врача, – начал Пузовников, отыскивая в кресле удобную позу. – Согласно гражданскому кодексу любой, кто не хочет, чтобы его снимали, может закрыть камеру ладонью и будет прав. То, что вас выпроводили… Я и сам поступил бы так же, если бы вошли ко мне в кабинет без предупреждения. Я так вам и отпишу, что не вижу состава преступления в действиях сотрудников городской больницы, а вот в отношении вас, даже в вашем заявлении, есть моменты, достойные прокурорского протеста. То, что в вашем заявлении написано про вашу жену, нас заинтересовало…
Аликом овладело сильнейшее желание ударить в это заплывшее жиром лицо, венчающее прокурорскую форму. Пузовникова интересовало только то, как его наказать. Видимо, он уже получил указания от своего начальника, который, безусловно, подружился с главой маленького нефтяного города Хамовским.
Тем временем, пока Алик переваривал сказанное, Пузовников шустро поглядывал на него и мыслил настолько быстро, что даже не верилось. Насчет претензий к открытому письму председателя профсоюзного комитета больницы маленького нефтяного города, опубликованному в городской газете и насыщенному терминами унижениями чести и достоинства, Пузовников высказался и того проще:
– Никаких оскорблений в этом письме я не вижу, я вам так и отпишу, но вы имеете право в судебном порядке защищать свою честь и достоинство. И вообще, прежде, чем что-то делать, вам следовало бы обращаться ко мне и консультироваться.
И вдруг Пузовников вальяжно откинулся на спинку стула и пафосно произнес:
– Впрочем, в том, что мы редко общаемся, есть и наша вина. Надо было больше идти на контакты.
Пузовников теперь напоминал сытого кота, балующегося в миске, полной сметаны. Сметана плескалась в разные стороны, а он, наблюдая за полетом белых капель, ради которых иные коты облизывали бы пол, радовался своей сытости, позволявшей ему разбрасываться чужими ожиданиями, как грязью.
***
Мысль материализуется только тогда, когда способна вызвать физическое движение мыслящего или внимающего. Мысли Алика уходили в болото маленького нефтяного города, они обсуждались, передавались, словно устные предания, но продолжали оставаться мыслями. Мысли Хамовского и даже Пузовникова вызывали мгновенное физическое движение – в данном случае – движения на ликвидацию мыслей Алика и других неугодных, а также на ликвидацию их самих, породивших неугодные мысли.
УХОД ИЗ БОЛЬНИЦЫ
«Большой организм всегда открыт для мелкого, даже в том пагубном случае, если мелкий поселяется в большом, чтобы его грызть».
– Я бы на твоем месте не возвращалась в больницу, – сказала Марина, когда Алик пришел домой. – Они, имея твой отказ от добровольного психиатрического обследования, могут собрать консилиум и разрешить принудительное психиатрическое лечение. Когда ты придешь, ляжешь на койку, тебя под любым предлогом выведут из