вот походке, зазывающей всякого, кому была охота стать её радостью и прийти ночью в её лачужку, чтобы осуществить мечты её прошлой и одинокой ночи. Когда она отдыхала от своих, действительно, каторжных трудов, было непонятно. Вероятно, она была совсем ещё молода. Раз имела в себе столько сил и желаний. А детей местные женщины рожали уже с подросткового периода. Малоразличимый издали рыбак также смотрел ей вслед.
Может ли раскаяние склеить расколовшееся семейное счастье?
– Андрей, прости меня за некоторую несдержанность, бес похоти попутал… – сказал он Скворцову вечером за ужином, когда обе женщины щебетали в своём, расшитом птицами, углу. Стены столовой Андрея были обтянуты шёлком, расшитым руками его жены Лоры – она же Лотос Рассвета. Сколько лет она потратила на такой вот труд, оставалось только гадать. Может, и за несколько дней всё оформила, а то и за одну ночь, как сказочная Василиса Прекрасная. Тут были свои секреты рукоделия.
– Да ты о чём? – флегматично отозвался Андрей, – нам ли, старикам, впадать в ханжество? Когда каждый такой миг требует того, чтобы хватать его за хвост. Я же всегда знал, что Ландыш не любит тебя, Радослав. Пелагея тебя и её запутала. А теперь и вовсе…
– Считаешь, что было бы лучше, если бы ею завладел старина Кук?
– С чего ты взял, что Кук того хотел? – оказывается, как бы равнодушный к их сугубо личной жизни Андрей, таковым вовсе и не был.
– Конечно, хотел. И не скрывал того. Вероника досталась ему по остаточному принципу. Выбирать было не из кого. А Кук брезглив к аборигенам. В отличие от нас с тобою, он не считает их за равноценных себе людей.
– Да, – согласился Андрей, – Кук такой. К излишествам он снисходителен, а к извращениям нетерпим. Если в его мнении люди тут другие, это мягко говоря, то он даже по человечески любя их и всячески им помогая по возможности, на близкие контакты с ними не идёт. Женщин местных в постель свою никогда не увлечёт. Меня за мою связь с Лорой презирает открыто. Так и говорит, что я потерял тут своё человеческое лицо, и следовало бы мне наносить на себя золотой грим без стеснения. Раз уж я своим семенем, а значит информационно, влился в местные эгрегоры через местную женщину. Я ему говорю, я же бесплодный. Какие ценные вливания я мог дать местным родовым эгрегорам? А он: «Без разницы это. Информацию свою слил. Значит, информационно вошёл в их банк данных». О тебе он не знает. А я не скажу, само собой. Не думаю, что он напрямую общается за чашечкой местного чая с их родовыми эгрегорами.
– Ты знал, что у них такой обычай практикуется с гостями? Совать им в постель тех женщин, которые жаждут с кем бы совокупиться?
– Обычай обычаем, а если бы ты сам не захотел того же, кто бы и заставил?
– Ты сам как нашёл свою Лотос Рассвета?
– Ты будешь смеяться. Но я люблю купаться на рассвете. И она любит. На то она и Лотос рассвета. Вот и встретились у этого озера, где мы с тобою и купаемся. Ты же заметил, как она хороша?
– Нет, если честно. Они все кажутся мне на одно лицо, – признался Радослав.– Требуется время, чтобы начать их различать. Вот как собаки или кошки одной породы кажутся одинаковыми. А ведь для хозяев это не так.
– Ну, ты и расист! Как Кук. Только Кук более последователен в своём расизме.
– Я как-то не очень в том уверен. Даже больше тебе скажу. У него тут сын есть. Совсем уже взрослый. Не от бронзоволицей, конечно, и не от златолицей, а от женщины белой расы.
Андрей не выразил заметного удивления, – Радослав, – начал он, – ты впал в бездеятельную апатию. Это плохо, Радослав. Перед тобою огромный непознанный мир. А ты всё же бывший космодесантник. Или уж настолько ты оброс бюрократической паутиной за последние годы жизни на Земле, что утратил все прежние навыки активности? Стал этаким малоподвижным пауком, следящим за всем происходящим из своего укрытия?
– Ты не понимаешь, Андрей, что я всегда был человеком, впаянным в сложную систему, где у меня была своя ниша ответственности. Я был исполнитель и практик, а не учёным – одиночкой или одержимым дерзновенным исследователем иных миров по собственному почину. Такого и не было никогда и нигде. Человек, оторванный от своего социума, теряет и смысл жизни. Я не могу как Кук, а он всегда был авантюрен и самоволен, вламываться в чужие миры или вползать в них хитро и ловко, чтобы вести там свою деятельность ради собственных неясных целей. Если мне никто никаких целей не ставит, я не умею их изобретать. Я и образован-то весьма поверхностно. А тут Кук ясно определил зону проживания и наложил запрет на самодеятельность любого рода. Было же дано всем понимание того, что мы тут в определённой и временной изоляции. Наша задача выжить в мире, нам не принадлежащем, в коем свои задачи решает более высокоорганизованный разум. Чего я буду тут изучать? Какого рода деятельность мне тут открыта? Я занимаюсь тем, чем могу. Самообразованием. Но от этого тоже устаёшь. Возраст-то не школьный, а смысла в накачивании интеллекта тоже не прослеживается в ближайшей перспективе. То ли вылезем куда. То ли тут застрянем. Кук чего-то ждёт. Паралею отверг по мотивам мне неизвестным. Может, это его левая нога так захотела. Не нужна ему Паралея, и всё! А звездолёт принадлежит ему, а команда состоит из его родных детей. Вот и ждём. А ты сам-то каким таким исследованием тут занят?
– Много чем. Изучаю местные особенности, флору. Фауну не изучаю, поскольку всегда есть риск пострадать, а я животных убивать не люблю. Путешествую на свой страх и риск по возможности. Стараюсь не терять ни физическую форму, ни психическое равновесие, стремлюсь к внутренней гармонии. Рано или поздно, но кто-то же вернётся домой?
– Кто-то же! Весьма странную фразу ты сейчас произнёс. Из чего следует логическое продолжение, что кто-то и не вернётся?
– Мы с тобою, Радослав, не старики, но мы уже достаточно поработали на благо нашей Родины. И кто оценил? Кто, не то чтобы вознёс наши подвиги, а просто поблагодарил за старания? Кто вообще хоть о чём знает? Въезжают в уже готовые космические города и даже не задумываются о том, что в их устроение вмонтирована чья-то жизнь, чьи-то молодые и оставленные тут силы и являются тем связующим раствором, что всё и держит. Похаять за