Он сказал, что подтверждает свои показания, данные на предварительном следствии. Подсудимый защищал немцев, занимался их спасением, да-да, гражданских немцев и их имущества.
Да, грубо нападал на наших солдат и офицеров, агитировал против мести врагу… Да-да, а потом даже плакал от жалости к немцам. И потом написал рапорт о демобилизации, как несогласный с политической линией командования… Да-да, это именно он, Беляев, увидел этот рапорт. Да, видел только он лично, порвал его и за это получил взыскание.
Судья спросил, какое задание получила группа, командированная в Восточную Пруссию, и было ли оно выполнено.
— Задание было — разведать и доложить обстановку: политико-моральное состояние населения, действия фашистского подполья. Конечно, было выполнено… в основном, конечно… поскольку имелись недостатки по вине подсудимого…
— Какие именно?
— Он мешал. Сам отвлекался, чтобы спасать немцев, вступал в пререкания… Нацеливал не туда…
— А кто был старшим по группе?
— Я.
— Вопрос к подполковнику Забаштанскому: вы показали, что задание было сорвано и что старшим по группе был майор Копелев. Вы подтверждаете ваши показания?
— Правильно! Задание было сорвано через его упадочное антипартийное поведение.
— И он был старшим?
— Я назначил его старшим, а майор Беляев получил отдельное задание.
— Майор Беляев, как же все-таки: было выполнено задание или не было?
— Поскольку, конечно, имелись ошибки… Но все-таки…
Он пытался оглянуться, напрягая покрасневшую жилистую шею. Забаштанский стоял позади.
— Поскольку имелись, конечно, ошибки… Грубые ошибки… То не все было выполнено, как должно… Конечно, однако, все-таки я считал…
— А кто из вас был старшим?
— Я.
— Вопрос к свидетелю Забаштанскому: кто же был старшим — майор Беляев или майор Копелев?
— Я назначил Копелева, а шо они там между собой договаривались, они мне не докладывали.
— Вопрос к свидетелю майору Беляеву: кто же из вас был старшим?
Беляев растерялся, ссутулился, уже не пытался оглядываться, мял руки, несколько раз открывал рот…
— Я так помню… Конечно… Я помню, что я был старшим… Так и в предписании было… Конечно…
Адвокат спрашивал Беляева, как я работал в антифашистской школе. Слушал ли он мои лекции? А сам он преподавал?… Ах, он недостаточно знает язык… Учебной частью ведал старший лейтенант Рожанский?… А как он отзывался о преподавательской деятельности майора? Даже очень одобрительно? И он же составлял программы? А вы их утверждали? Нет? А кто же? Забаштанский, а потом генерал? А вы, значит, даже не знали, что преподают в школе, в которой вы были начальником? Доверяли полностью Рожанскому? Значит, он вполне заслуживает доверия?
Адвокат спрашивал вежливо, но презрительно, уничтожающе-презрительным тоном. Беляев покраснел, вспотел, долго искал носовой платок. И услыхав, что председатель спросил: «Обвиняемый, у вас есть вопросы к свидетелю?», взглянул на меня испуганно вытаращенными жалкими глазами.
— Помнит ли свидетель, сколько времени продолжалась наша поездка в Восточную Пруссию?
— Пять, нет, шесть дней…
— А сколько раз я спасал немцев?
— Два или три раза… В этот самом… Найденбурге, а потом в Алленштейне.
— Сколько времени это продолжалось каждый раз?
— Не помню… ну, час… или два… три часа…
— А сколько раз я спорил с нашими солдатами и офицерами об отношении к гражданским немцам?
— Я не считал…
Судья нетерпеливо:
— К чему эта статистика?
— Ну хотя бы приблизительно… Ведь именно свидетель Беляев написал тот рапорт о моем поведении в Восточной Пруссии, с которого началось все дело. Пусть же он вспомнит хотя бы приблизительно — один раз или сто раз я спорил?
— Ну три… ну четыре… а может быть, и пять раз.
Беляев глядел тупо, утомленно.
— А сколько времени ушло на эти споры? Приблизительно?
— Ну как сейчас помнить? Конечно же, это не дискуссии были. Я за регламентом не следил… где полчаса… где час…
— Пусть даже по два часа — значит, на споры не больше 8–10 часов, на спасение 6–8 часов, от силы 18 часов за шесть суток. А помнит ли свидетель, сколько мы вывезли трофейного барахла? Сколько ездок двумя трехтонками было из Найденбурга и из Алленштейна в Цеханув, где он устроил трофейный склад?…
— А ты что же не возил? Ты же целую библиотеку повез… Я же не для себя, для всех товарищей…
— Свидетель, разговоры с подсудимым запрещены, обращайтесь к суду. У вас еще есть вопросы?
— Имею ходатайство. Прошу запротоколировать: вывезено 10–12 тонн трофеев, всяческое барахло, гобелены, рояль, стоячие часы. И я действительно спорил с начальников группы Беляевым, возражал не только против беззакония, насилий, мародерства, но и против его отвратительной демагогии — оправдывать изнасилования, грабежи, убийства словами священной мести. И я возражал против того, что он так увлекся собиранием барахла, что мы почти и не выполняли задания.
— Достаточно. Садитесь.
— Еще один вопрос: помнит ли майор Беляев, когда мы вернулись из Восточной Пруссии, кому мы докладывали — подполковнику Забаштанскому?
— Нет! Подполковник тогда уже сам уехал в Пруссию. Мы докладывали генералу Окорокову вдвоем…
— Прошу запротоколировать: тут Забаштанский говорил, что он сам поехал в Пруссию, потому что мы сорвали задание. Еще одно доказательство лжи.
— Довольно! Садитесь и не мешайте суду.
Галя Хромушина, в синем платье, на высоких каблуках, бледная, похудевшая, казалась очень выросшей. Она отвечала на вопросы коротко, спокойно. Подтвердила, что выехала с Забаштанским в Восточную Пруссию до моего возвращения, что ни о каком срыве боевого задания речи не было, что в Грауденце старшим был я, а Забаштанского она там вообще не помнит; кажется, он один раз приезжал.
Нина Михайловна в кителе с орденской колодкой поглядывала на меня с любопытством и жалостью.
— Да, он считался хорошим работником, даже очень хорошим работником. Часто работал на переднем крае. Очень хорошо знает язык, психологию немцев… Вообще, культурный, но вспыльчивый, несдержанный, даже грубый, допускал высказывания против командования, оригинальничал. Он проявлял жалость к немцам — я думала от оригинальничаний и мягкотелости…
Ей задавали вопросы адвокат и я. Все о том же — кто был старшим в Восточной Пруссии и в Грауденце. Она отвечала правду.
Я спросил, помнит ли она, как Забаштанский рассказывал про Майданек, и правда ли, что я тогда защищал немцев. Отвечая, она прослезилась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});