Актер, игравший завлаба, явно переигрывал. Он то кричал, то говорил зловещим шепотом, каким говорят на сцене только злодеи.
Обращаясь к актеру, изображавшему меня, он повторял:
«Вы ничтожество! Ничтожество! Вы интриган! Вы знаете, что я не могу вас отчислить, и пользуетесь этим против меня и против науки. Вы паразит, расположившийся на теле научного знания. Вы сосете кровь из своих лаборанток, используя их опыты для своей диссертации».
Актер, игравший меня, вдруг заговорил моим голосом.
«Надоело! — кричал он. — Вы монополист и считаете лабораторию чем-то вроде золотоносного участка, который вы застолбили. Даю слово, как только защищу диссертацию, уйду из вашей лаборатории, не останусь здесь и часа».
Актер, игравший завлаба, опять начал рычать и размахивать руками:
«Ничтожество! Лжеученый!»
Потом сцена отодвинулась, актеры исчезли, и на месте режиссера появился мой дядя, загадочный старик, похожий на Жюля Верна.
— Ну как? — спросил он меня. — Как срепетировано?
— Грубо. Халтурно. Шито белыми нитками, как в современной пьесе из жизни ученых.
— Успокойся, — сказал дядя. — Это только репетиция. И кроме того, я не режиссер, а волшебник. Пойдем лучше пройдемся. Чудесный день. С полей дует ветерок.
Я последовал совету своего дяди, и мы вышли с ним на волшебную дорогу.
На лугу ржала лошадь. Гоготал гусь, плавая в похожем на облачко кудрявом пруду. Среди деревьев под открытым небом стоял огромный рояль. Дядя подошел к роялю и стал играть, быстро перебирая клавиши длинными девичьими пальцами. Вместо музыки из-под клавишей слышался то птичий свист, то звон дождевых капель, то журчанье ручья, то серебристое ржание кобылицы. Я гадал о том, каким образом в лесу оказался рояль, новенький, поблескивающий лаком.
Когда дядя кончил играть, я спросил его:
— Откуда тут рояль?
— Я тебе писал, что усовершенствовал свои чудеса. Не задавай мне слишком много вопросов. Я пенсионер. Старик. Мне девяносто шесть лет. И по старости я иногда путаю следствия и причины. Ты скажи лучше, понравилась ли тебе моя музыка?
— Понравилась, — сказал я, — ты подражаешь природе.
— Возможно, — согласился дядя. — Но нам пора идти. Небо покрылось тучами. И скоро пойдет дождь.
Раздался удар грома.
— А рояль? — спросил я. — Он не испортится от дождя?
— Это имущество бесхозное, — сказал дядя. — Оно не значится ни в одной ведомости и относится не к действительности, а к чуду.
— Я не верю в чудеса. Моя материалистическая совесть…
— И моя тоже, — перебил меня дядя. — Но мои чудеса опираются на науку, как недавно писали в журнале «Знание».
— Кто писал?
— Два академика и один профессор. Известные всему миру ученые. Их авторитета достаточно, чтобы любую гипотезу превратить в теорию. Я вырезал эту статью и показываю всем, кто сомневается в научности моих чудес.
7
У меня не было ни сил, ни желания читать дальше книгу, которая называлась «Чья-то жизнь». Во-первых, в ней описывалась не чья-то жизнь, а моя собственная, а, во-вторых, я как раз дочитал до того места, где от меня ушла моя жена, забрав картину Петрова-Водкина, чемодан, три скатерти, четыре полотенца и скрипку, на которой я так любил играть.
Я вырвал из книги те страницы, где описывался уход жены, и поднес к ним горящую спичку. Пепел я бросил в мусорную корзину и подбежал к окну.
Я подбежал к окну и увидел то, что я только что сжег. Страницы ожили. За окном я увидел Виктора и свою жену Клаву.
— Я ушла от тебя, — сказала Клава своим мелодичным голосом школьной учительницы.
— Когда? — спросил я.
— Это не так уж существенно, — сказала она. — Ведь я явилась к тебе из будущего вовсе не для того, чтобы напоминать тебе о прошлом.
— А для чего?
— Не знаю. Мне просто захотелось повидать тебя, поговорить с тобой.
— А почему ты ушла?
— Разочаровалась. И потом твое безобразное поведение в институте… Но не в этом дело. Я полюбила другого.
— Зачем же ты пришла? Зачем? Ведь это произойдет нескоро. Ты не имела права нарушать хронологию, изменять законам природы.
— Это все твой дядя. Он, тебе это известно, волшебник. Творит чудеса, утвержденные в какой-то комиссии. Забыла ее название. Он вызвал меня из будущего. И вот я пришла. Не думай, что это очень приятно — попадать в прошлое. А главное, не легко. У меня до сих пор болит голова и шумит в ушах. Я передвигалась со скоростью, превышающей скорость света.
— Такой скорости не существует, — сказал я. — Это доказал еще Эйнштейн.
— Твой дядя принципиально не согласен с Эйнштейном. Он волшебник. Я никогда не верила ни в чудеса, ни в волшебство, считая все это мраком. Но я стала жертвой какого-то ужасного эксперимента. Познакомься, это мой муж Виктор.
— Мы уже знакомы, — сказал я. — Хотя этого еще не произошло.
— Чего?
— Ты знаешь, о чем я говорю.
— Но это произойдет.
— Я не хочу. Не желаю. Пойми меня.
Клава усмехнулась.
— Судьба, — сказала она. — Она сильнее наших желаний.
— А что ты теперь делаешь? По-прежнему преподаешь в школе?
— Не в той. Из той я ушла по причине плохого характера директора. Теперь я работаю в английской.
— А ты не вернешься ко мне?
— Нет. Мне нравится моя новая жизнь. Виктор очень любит меня. Он не мешает мне проверять детские тетрадки. Мы ходим не в кино, а в театр. А летом уезжаем загорать в Коктебель.
— Отлично, — сказал я. — Вы превосходно проводите время. Но для чего ты явилась сюда? И почему твой Виктор молчит, словно набрал полный рот воды?
— Виктору вставили искусственную челюсть. Потому он и молчит. Привыкает. Когда он освоится с протезом, он тоже тебе скажет несколько слов. Он работает в том же институте, где работал ты, пока тебя не отчислили.
— Разве меня отчислили?
— Пока еще нет, но со временем отчислят.
— Откуда ты это знаешь?
— Откуда? Я же из будущего. А твое отчисление из института для меня уже стало далеким прошлым, как и твоя защита докторской диссертации.
— Кстати, — перебил я Клаву, — как она прошла?
— Не спрашивай об этом. Я не хочу тебя огорчать. Тебе набросали черных шаров.
— За что?
— Сам знаешь. Твое поведение в институте. И потом все хорошо знали, что ты бездарность.
Виктор, молча привыкавший к вставной челюсти, кивнул. Я отвернулся, закрыл окно занавеской и ушел в глубь комнаты, к столу, где лежала книга с вырванными страницами.
8
Послышались чьи-то шаги, потом стук в дверь. В комнату вошел своей быстрой легкой походкой волшебник, мой дядя.