ее своеобразие. Строгий четырехстопный ямб, скованный мужской рифмою, ни одного лишнего слова или кричащего образа. Для испорченного сильными ощущениями вкуса – образность
«Silentium!» может даже показаться бледной и только при многократном вчитывании прелесть его композиции и интеллектуальнонеопределимая гармоничность содержания и формы начинает постепенно раскрываться перед читателем. Мы замечаем, что основная идея стиха – идея микрокосма – проникает его вполне, и в связи с этим сопоставление чувств и мечтаний со звездами, а мыслей с ключами перестает оцениваться нами только как сравнение, вырастая в символ. Становится понятной мужская рифма – замыкающая, стягивающая и подчеркивающая мысль. Оправдывается чеканный метр. Особенно рельефно выявляется это своеобразие, если сопоставить Тютчева с Маяковским, большинство образов которого при повторном прочтении переходят в область чисто интеллектуальной оценки. Мы не хотим сказать этим, что у Тютчева нет оригинальных образов, но они требуют для своего вскрытия известной подготовки, иногда и сотворчества читателя. В качестве примеров можно указать на завороживший Бицилли20 образ:
А там, в торжественном покое,
Разоблаченная с утра, —
Сияет Белая Гора,
Как откровенье неземное.
В этой строфе – «вещество слова у Тютчева как-то одухотворяется, становится прозрачным». Двойной смысл слова – «разоблаченный» – освобожденный от облаков и вскрытый, выявленный – дает этому стихотворению настолько углубленную трактовку, что его можно отнести к наиболее сокровенным местам тютчевской поэзии. Прекрасен образ вечно летнего неба.
Но особенно подчиняет – поистине магически – стихотворение, озаглавленное «18 августа 1865 г. Дорогой»:
Одни зарницы огневые,
Воспламеняясь чередой,
Как демоны глухонемые,
Ведут беседу меж собой.
При разборе тютчевских стихов необходимо учитывать, что «русская речь служила Тютчеву только для стихов, никогда для прозы, редко для разговоров, так что сам материал искусства – русский язык – сохранился для него в более целостном виде»21. Этим отчасти объясняется общепризнанная скупость тютчевского языка – бесспорное достоинство, в значительной мере, однако, задерживающее проникновение Тютчева в массы. «Как и предсказывал Тургенев, замечает Гонфельд, он остался, до сих пор, поэтом немногих ценителей. По существу, он остался все тем же “неопошлимым”, могучим в лучших, бессмертных образцах своей философской лирики, учителем жизни для читателя, учителем поэзии для поэтов»22. Таков Тютчев – при схематической характеристике, обуславливающей дальнейшее рассмотрение его поэзии, в частности, его философии.
Н. Резникова
А. А. Фет. К 50-летию со дня смерти
Пятьдесят лет тому назад скончался Афанасий Афанасьевич Фет, которого волшебная музыкальность стихов так же, как истинная поэтичность их, сделали бессмертным.
Каждая песня Фета – это один удар сердца, выраженный полно и гармонично, это одна мысль, одно настроение. В чистейшую поэзию обращает поэт мелочи жизни, и стихи его разнообразны и многолики, как сама жизнь.
Фет прекрасно сознавал, что между жизнью и поэзией существует полная противоположность, – его собственная жизнь тому порукой.
Фет пел почти накануне своей смерти, до конца не изменила ему его утешительница муза. Страдания не мешали ему петь потому, что поэт покорил свои страдания. Для музы из всякого страдания возникает радость, которая незнакома «ожесточенному и черствому душой», и в одном из последних стихов Фета его муза, отказываясь идти на призыв не понимающих ее поэтов, говорит:
Страдать! Страдают все,
Страдает темный зверь
Без упованья, без сознанья;
Но перед ним туда навек
Закрыта дверь,
Где радость теплится страданья1.
Прежде, чем обратиться к краткому историческому обзору лирики Фета, скажем несколько слов о жизни поэта.
А. А. Фет родился 23 ноября 1820 г. в Новоселках. Его отец, ротмистр в отставке, А.Н. Шеншин, принадлежал к старинному роду Шеншиных и был богатым помещиком. Мать поэта, Шарлотта Фет, была дочерью обер-кригс-комиссара К. Беккера, носившая фамилию Фет по своему второму мужу, с которым развелась и от которого имела дочь. Она имела большое влияние на сына. Немецкий язык, наравне с русским, стал родным языком ребенка.
То, что лютеранское благословение на брак не имело в России законной силы, а православное было совершено после рождения будущего поэта, привело к тому, что он не мог носить фамилию отца, имело большое значение в жизни Афанасия Афанасиевича. Ему пришлось выслужить себе дворянские права, поэтому он, кончив курс в университете, принялся ревностно служить2.
До 14 лет Фет учился дома, затем был отвезен в пансион в Лифляндию, где провел три года, в 1837 году его перевезли в Москву и поместили к известному историку М. Н. Погодину3. Через полгода он поступил сначала на юридический факультет, а затем перевелся на филологический, который кончил в 1844 г.
В университете Фет попал в блестящую среду, в числе профессоров его были: Шевырев, Грановский, Крюков, Крылов, Редкин; покровителем поэта стал Шевырев, обративший внимание на его дарование. Среди друзей его были: Аполлон Григорьев, Я. П. Полонский, К. Д. Кавелин, кн. Черкасский4 и др. Почти все студенческое время Фет прожил в семье Григорьевых. Аполлон Александрович сразу стал горячим его поклонником, собирал его стихи.
Под влиянием похвал друзей, Фет решил издать свои стихи отдельной книжкой: «Лирический Пантеон А. Ф. Москва 1840», но сборник не имел успеха несмотря на то, что был благосклонно встречен критикой. В 1842 г. в «Москвитянине» помещали стихотворения Фета, и А.Д. Галахов5 проявил смелость, перепечатав несколько из них в свою «Хрестоматию» (1843).
С поступлением на военную службу у Фета началась новая полоса жизни. В 1845 г. он был принят унтер-офицером в кирасирский «Военного Ордена» полк, был произведен в корнеты (1846), в поручики (1849) и штаб-ротмистры (1851). Во время Крымской войны в 1854–1855 гг. он находился в составе войск, охранявших границы Эстляндии. В 1856 г. был уволен в отпуск, на 11 месяцев, а потом бессрочный, а в 1858 г. вышел в отставку штаб-ротмистром.
Таким образом, в жизни поэта были совершенно две разные полосы: помещичья жизнь и военная служба николаевских времен, с ее пониманием власти и обязанностей. Годы военной службы были годами его поэтической деятельности. В 1850 г. в Москве вышли стихотворения А. Фета, встреченные критикой восторженно, но расходившиеся плохо. Перейдя в гвардию, он познакомился с петербургским кружком «Современника»6, Некрасовым, Панаевым, Дружининым, Логиновым, Анненковым, Гончаровым, Языковым, тут же встретил прежних своих знакомых Тургенева и Боткина, позднее у Тургенева познакомился с Толстым. Уже тогда Тургенев высоко ставил Фета, в письме к нему он писал: «Что вы мне пишете о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его»