Воинственные крики были слышны и на улице, где остались стоять Сулла, Котий, ветераны и персы. Из сада прямо на Гонория выбежал вооруженный гладиатор в каске и направил на него свой меч. За ним показался худой, немного сутулый человек. Гонорий сделал шаг назад, так как острие меча упиралось ему прямо в живот. Но больше молодой адвокат отступать не собирался.
— Я — Гонорий, сын Кэдо, адвокат из Рима, — решительно объявил он. — Что здесь происходит? Я пришел повидать моего друга Палфурния и вдруг обнаружил такой беспорядок!
— Молодой человек, — ответил ему Эфестиос, приехавший лично руководить операцией, о которой договорился с Лацертием, чтобы навсегда положить конец его долгой борьбе с Палфурнием, главенствовавшим на цирковом рынке в этой части Кампании, — молодой человек, дружба — это прекрасное чувство, но сегодня для тебя будет лучше уйти отсюда, не исполнив своего долга, что делает тебе честь, но подвергает твою жизнь опасности. Впрочем, — продолжал он, посмотрев на черное небо и указав на растерянных жителей Помпеи, которые метались, держа за руки плачущих детей и прижимая к груди то, что осталось от их имущества, — тебе и твоим спутникам будет лучше как можно скорее найти укрытие, пока город не превратился в кучу пепла.
Но у Гонория на этот счет было другое мнение.
— Спасибо за совет, — сказал он, — но я прошу объяснить мне, по какому праву дверь этого жилища взломана и почему люди Палфурния лежат убитыми... А эти крики — что они означают? Не пришел ли ты ограбить этот дом после отъезда его владельца?
Эфестиос покачал головой:
— Самонадеянный незнакомец, если ты не выполнишь моей просьбы, то узнаешь, что закон на стороне сильнейшего...
И самнит, державший Гонория на некотором расстоянии, поднял меч, намереваясь ударить им плашмя молодого человека, в этот же миг из сада выбежали и другие воины и окружили своего ланисту. Самнит нанес удар, но шесть стрел, выпущенных из луков шестью персами, одна за одной пронзили всех, и Эфестиос остался стоять один среди корчившихся на земле от боли людей: одни хватались руками за деревянные стрелы, пытаясь избавиться от мучений, другие молча умирали.
Сулла выступил вперед и обратился к пораженному ланисте из Геркуланума:
— Кто ты, — спросил галл, — и почему ты здесь? Отвечай, так как стрелы не любят ждать...
— Почему он здесь? — закричал поднявшийся с земли Гонорий, из подбородка которого после полученного удара лилась кровь. — Он пришел сюда с наемными убийцами, оплаченными Лацертием, чтобы прервать жизнь Палфурния и вытащить Спора из подвала!
— А кто вы сами? — спросил ланиста, охваченный необычайным беспокойством.
Сулла отрицательно покачал головой:
— Позволь мне не отвечать тебе, позови своих людей, и уходите отсюда немедленно. И знай, что ни один из вас не останется в живых, если я войду в этот сад, чтобы освободить того, кого ты осаждаешь.
Эфестиос стал еще более понурым и грустным, чем обычно. Он проиграл свой последний бой, который вел с Палфурнием, и подумал, что если вулкан после Помпеи уничтожит и Геркуланум и если он сам погибнет в помещении своей потерпевшей крах школы, то такой конец будет лучшим исходом, чем нищета, ожидающая его после того, как он продаст все свое имущество, чтобы расплатиться с долгами.
* * *
Гонорий и Сулла нашли Палфурния и других оставшихся в живых людей в подвале. Они перешагивали через мертвых и раненых, когда шли к ним, крича изо всех сил, чтобы осажденные смогли их услышать и узнать голос Гонория. Только тогда те разобрали баррикады. Вода в подвале достигала икр, так как люди Эфестиоса собирались затопить подземелье, направив сюда все трубы и желобы, в изобилии снабжавшие дом и сад водой.
— Гонорий, вот и ты, наконец! — вскричал Палфурний, который не переставал надеяться на лучшее. — Очень вовремя! Они хотели сделать из нас морских животных! Они собирались отправить нас не к Плутону, а к Нептуну! А это кто? — спросил он, увидев галла. — Не Сулла ли?
— Это действительно Сулла, — сказал молодой человек.
— Ave, Сулла! — приветствовал тот. — Добро пожаловать в то, что осталось от моего дома... Гонорий рассказал тебе обо всем, что между нами произошло? И о том, что я сожалею обо всем, что тебе причинил?
— Он знает все, — прервал его Гонорий. — Ну а твоя галера, она готова? Тебе известно, что на поверхности скоро все будет уничтожено?..
— Она ждет, и я должен был уже отправляться в порт, когда появился Эфестиос со своими людьми. Представь себе, что они, используя лестницы, взобрались на мою террасу и одновременно взломали входную дверь! И сзади и спереди, вот как используют Палфурния! Они были хорошо осведомлены... Мои люди бились как львы и заставили меня спрятаться в подвале. Вот видишь, а ты говорил, что они меня предадут! Они выполняли свой контракт, жертвуя жизнью. Есть еще на земле люди, которые держат свое слово!
— А ты, Палфурний, стал бы меня ждать на галере до ночи, как мы об этом договаривались?
Палфурний, улыбаясь, посмотрел на молодого человека.
— Не нужно, мой дорогой Гонорий, — сказал он, беря его за руку, — во всем искать совершенства, философы этого не советуют... К тому же все решают боги, в чем мы сегодня лишний раз убедились...
Все отправились в порт, оставив разоренный дом, который вулкан скоро должен был превратить в руины.
Перед Ноланскими воротами мул, везший Поллиона и позабытый Суллой и остальными, остановился рядом с другими оседланными или навьюченными животными, изнуренными трудами и задыхающимися от пепла, которым они дышали уже много часов. На спине мула лежал привязанный к нему Поллион, уткнувшийся головой в шею животного.
Он был мертв, и в беспорядке, предшествовавшем полному разрушению города, последние убегавшие жители, пробиравшиеся через пепел, обращали на него не больше внимания, чем на другие трупы.
Сцены, происходившие в порту, по трагизму ни в чем не уступали тому, что происходило на уличных театральных подмостках. Ветер дул с моря, разыгрался шторм, все это увеличивало панику тех, кто зафрахтовал барки или рыбацкие суда, нагрузил их своим добром и рабами, а теперь не мог покинуть порт; ни одно судно, кроме хорошо оснащенных гребцами галер, не могло выйти в море против ветра. Несчастные метались по пристани в поисках повозки, которая отвезла бы их имущество в Геркуланум, куда вела проложенная вдоль моря дорога. Но увеличивающийся слой пепла лишал их последней надежды. Везде в Помпеях царила смерть.
Большинство портовых зданий и складских помещений горело, удушающий дым смешивался с серным запахом пепла, который не переставая падал на землю. Гонорий, думавший теперь только о Наис, опередив всех, помчался к порту и, подбегая к пристани, увидел, что галеры с гербами Менезия по-прежнему стоят у последнего причала. Но они тоже загорелись. Как ему показалось, не горела только одна галера, где находился судовой приказчик. Все отставшие от прежних команд люди без конца поливали палубу и такелаж, стараясь помешать огню разгореться, но приказчик, должно быть, понимал, что гребцов на судне было недостаточно, чтобы против ветра вывести корабль. Как и все живущие в Помпеях, он до последнего момента недооценивал ту опасность, какую Везувий представлял для города.