Почти забытое волнение взыграло в крови, заставив Алият отбросить опасения. Колоду на стол, и гори все прахом! Плевать на власти! Неужели она до сих пор в глубине души — нарушительница закона? Но стоящий перед ней парнишка будет сбит всем этим с толку.
— Извини, — завершила она. — Мы не можем позволить тебе присутствовать при переговорах, и посвятить тебя в их суть я не могу. Но я готова присягнуть, что дело это благородное.
— Не сомневался ни секунды, миссус-ло!
Ее пальцы охватили коричневую ладонь собеседника.
— Ты милый.
Сквозь дверь донесся грохот и крики.
— Эгей! Они?! Не высовывайтесь, миссус-ло! — рявкнул Касл и бросился в дальний угол. Тарарам нарастал. Выхватив из картонной коробки на полу темный металлический предмет, Касл рванулся к двери. — Держитесь, братья! Я иду!
— Нет, погоди, брось это, не надо, Рэнди…
Времени на раздумья у Алият не было. Она устремилась следом за человеком, сжимавшим в руке пистолет — оружие, запретное для простых людей.
Вдоль по коридору. Через вестибюль. Защитное стекло входной двери выбито, воздух помутнел от дыма. В вестибюле полдюжины бесчинствующих юнцов. Охранники… Двое налетчиков крепко прижали одного сторожа к стене. Где его напарник? За Алият по пятам на помощь товарищам мчались члены «Единства».
— Стоять, ублюдки! — взревел Касл, и его пистолет грохнул — предупредительный выстрел в воздух.
Один из нападавших ответил выстрелом в упор.
Касл покачнулся, заваливаясь назад, каким-то чудом ухитрился выстрелить прицельно — и рухнул. Кровь хлынула у него горлом — последнее, что заметила Алият.
Затем ее потряс удар грома.
12
Когда Стоддард позвонил, Мориарти как раз завтракал. В столовой у сенатора тоже был телефон — даже в летней резиденции, в уютном родном штате, надо быть всегда наготове; к тому же этого номера нет в телефонных книгах, что весьма помогает отделаться от нежелательных звонков.
Голос в трубке мгновенно и безоговорочно завладел его вниманием. Сенатор присвистнул, потом охнул: «Боже мой!» Наконец бросил:
— Садитесь на первый же попутный самолет, от аэропорта хватайте такси, сколько бы это ни стоило. Привезите все материалы, какие у вас есть на данный момент. Мне нужна полная картина. Речь на суде, знаете ли, предвыборные митинги… Ладно. Кажется, неплохо, а?.. Поторопитесь. Пока!
И положил трубку на рычаг.
— Что там еще? — поинтересовалась жена.
— Прости, это совершенно секретно. Гм, ты не позаботишься об отмене моих визитов на сегодня?
— Что, отказаться от приема у Гаррисонов тоже? Вспомни, кто туда придет!
— Увы, но это весьма важно. Ступай одна. Передашь мои сожаления и будешь кружить головы этим шишкам.
— Буду из кожи вон лезть.
— Ты потрясающе мила, любовь моя! — Ах, какая из нее выйдет первая леди! Но это после, после — когда судьба повернется к нему лицом. Тогда другие женщины не будут слишком уж волновать ее. — Извини, я доем и побегу. Мне надо провернуть кучу дел, а времени осталось куда меньше, чем я рассчитывал.
Правду сказать, так оно и было. Конгресс распущен на парламентские каникулы, но проблемы избирателей отдыха не знают, — а повредить своим ключевым интересам сенатор не имел права. И так уж собрание оставило ему вагон и маленькую тележку проблем, которые надо решить до выборов. Да и над послезавтрашней речью еще работать и работать. Пусть это всего лишь посвящение в студенты, но если удастся сказать нечто важное, облачив в яркие доходчивые слова, средства массовой информации могут подхватить их. Кровь из носу, надо найти крылатые слова, вроде рузвельтовского: «…единственное, перед чем мы должны испытывать страх, — это сам страх». А еще лучше, как у Джона Кеннеди: «Не спрашивай, права ли твоя страна…»
Несколько часов спустя он принял Стоддарда в своем кабинете — просторной, светлой комнате с видом на океан. На соленых волнах выплясывали солнечные блики и скользили белокрылые яхты. В отличие от вашингтонского кабинета сенатора, стены которого плотно увешаны его портретами в компании знаменитостей с их автографами, здесь имелось лишь несколько семейных портретов, написанный дочерью пейзаж да приз за верховую езду времен начальной школы. У стены стоял книжный шкаф — исключительно справочная и развлекательная литература, подобранная не на показ, а для собственных нужд.
Подняв голову от стола, он бросил:
— Привет! Садитесь, — но тут же сообразил, что держит себя чересчур бесцеремонно. — Извините. Полагаю, я нервничаю куда сильней, чем думал.
Стоддард сел в вертящееся кресло и откинулся на спинку, положив портфель на колени.
— Я тоже, сенатор. Не возражаете, если я закурю?
— Нет, — Мориарти изобразил жалобную улыбку. — Жаль, я сам не осмелюсь.
— Мы тут одни. — Стоддард протянул ему пачку.
— Нет, спасибо, — покачал головой Мориарти. — Слишком трудно было бросить. Интересно, что сказал бы Черчилль об обществе, в котором, если надеешься на высокий пост, уж и курить нельзя.
— Можно, если ты из табаководческого штата. — Стоддард чиркнул спичкой. — В противном случае приходится голосовать за щадящие цены, субсидии и экспортные льготы для табачной промышленности и одновременно призывать к борьбе с опасными наркотическими веществами.
Проклятый сукин сын! Жаль, что он так полезен. Ничего, за ерничество обойдется без выпивки.
— Давайте перейдем к деловому разговору. Много ли вам известно подробностей?
— А вам, сэр?
— После вашего звонка я прочел заметку в «Таймсе», но она оказалась не очень информативной.
— Еще бы, ничего удивительного. С виду тут ничего такого — всего лишь очередная мелкая перестрелка между обездоленными в Нью-Йорке.
— Но она имеет отношение к Таннахиллу! — вспыхнул от радости сенатор.
— Возможно, — осмотрительно поправил его Стоддард. — Мы уверены лишь в том, что в дело вовлечены члены «Единства».
Таннахилл в прошлом месяце навещал его руководительницу, а общество это довольно-таки странное. Не подпольное, а… уклончивое, что ли? Мы потратили массу времени, раскапывая информацию, а в результате может выясниться, что мы сломя голову неслись по ложному следу. Быть может, Таннахилл виделся с руководительницей по какому-то совершенно независимому поводу — скажем, с намерением написать статью. Во время инцидента он из дому и носа не показывал. Насколько мне известно, он и сейчас дома.
Мориарти усилием воли восстановил самообладание. И подумал: неужели это в самом деле нелепость? Почему я разворачиваю тяжелую артиллерию против жалкого овода?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});