почему-то в этот момент Тота вспомнил, как мама дала ему почитать «Обещание на рассвете» Ромена Гари. Через день-два забрала обратно. Потом Тота понял почему. Но всё же он этот роман и тогда, и после ещё раз перечитал. И вспомнил, как мать автора писала сыну на фронт: будь мужественным. А мать Тоты писала ему с линии этого самого фронта и просила: будь стойким и терпеливым.
И почему-то Тота вспомнил, что в автобиографическом романе «Обещание на рассвете» этого, конечно же, нет, но мать автора и позже сам Ромен Гари покончили жизнь самоубийством…
А как, оказывается, хорошо, что он матери так и не рассказал про то, как встретил в Париже Хизира… Кому он отомстил? Что он сделал? Его мать, его несчастная мать, так мечтала хоть раз в Париж, в Европу поехать. Завтра они поедут. А его мать здесь исчезла.
Просто какие-то фрагменты, вроде бы его матери, он захоронил.
И зачем он эти афиши повесил?
Для того чтобы напоследок надругались над матерью, над Махмудом и всей культурой? А не жалела ли мать о том, что когда-то взяла его (может быть, действительно, къута?) из полузабытого детского дома, всё делала для него и всё отдала ради него. И вот его сыновья благодарность?!
…Идет снег. Здесь прохожих почти нет. Из-за огромной воронки – жизнь матери – движения нет. Тишина. Вроде умиротворенность. И теперь Тоте кажется, что эти испоганенные афиши как раз вписываются в интерьер руин Грозного. Как закономерный итог.
– Нет! – процедил он. Оставляя на свежем снегу ровный след, он бросился к рекламным щитам.
– Эй, ты, урод! Пошёл вон! А ну брось! – как к скотине, пронеслось свысока по проспекту.
Именно как скотина, как хищник, Тота стал в бешенстве срывать оба баннера.
– Эй, ты! Мы будем стрелять! – ещё громче голоса, но Тота их не слышит, не хочет слышать.
Он наспех, кое-как установил во всю ширь третью, последнюю афишу Махмуда Эсамбаева и уже также торопливо устанавливал баннер «Маршал», когда с крыши раздалась грозная очередь крупнокалиберного пулемета. Он и тогда не обернулся, продолжал укреплять афишу, как услышал:
– Тота! Тотик! Родной!
Тут он обернулся. Дада и двое детей – в разбитом проеме окна.
– Тота! Тотик, что вы делаете? Оставьте! Идите сюда. Прошу.
– Уйди! Убери детей! – махнул рукой Тота.
– Бах-бах-бах! – громыхнул на всю округу пулемет.
Все замерли.
– Эй, ты, козёл! – голос сверху. – Возьми из канавы грязь и припиши «Мы не будем танцевать».
– Ха-ха-ха! – оттуда же дружный хохот.
– Тота, Тота, идите домой, беги-и! – закричала Дада.
– Уйди! Убери детей! – вновь крикнул ей Болотаев.
– Домой он не пойдет и не побежит, – голос сверху. – Лишь на карачках.
– Лучше по-пластунски, ха-ха-ха, – другой голос. – А вначале напиши «Не будем танцевать!»
– Будем! Будем танцевать! – Тота в ответ.
– Тота, не смей! – завизжала Дада.
Но он уже развел по-орлиному руки, крикнул:
– Танец «Маршал», что значит – Свобода! – и закружился в бешеном ритме танца, разбрызгивая мокрый снег. Вдруг, как скошенная трава, резко упал, схватившись за ногу.
– Тота, Тота, – кричала Дада.
Он с трудом встал. Вновь та же позиция орла, но взлететь уже не смог. Выстрела Дада не услышала, лишь увидела, как разлетелись веером его вьющиеся, поседевшие кудри.
– Тота, Тота! – заорала она, рванула через окно, повисла на подоконнике, спрыгнула со второго этажа. Хромая, побежала к мужу.
– Тота, Тотик, – упала перед ним на колени, схватила его голову. – Тотик! Не-е-ет!
Она вскочила! Разъяренная! Злая!
– Суки! Варвары! Идите сюда, если мужчины! – В её руках блеснула заточка. – Идите сюда, мрази… – Она со злостью вонзила финку в землю. – Идите сюда! – скинула тужурку.
– Дада! Дада! Мама Дада! – кричали её дети из окна.
– Мы будем танцевать! Мы будем танцевать! Маршал! Свобода! – И она стала, как Тота, в орлиную позу, закружилась в вихре танца. Пулеметная очередь… Она ещё дышала, и, как всегда, её и теперь преследовал этот крик: «Дада! Дада! Дада!»
* * *
В письме Тамары Кобиа-гар был абзац, который я, по понятным причинам, перенёс на эту страницу.
«…По словам той же Натали Морозовой, ей на руки попалась уникальная фотография. Вид сверху. Видимо, из логова снайперов. Сделана на следующее утро. Всё в белом. Только запорошенная снегом кровь, как на холсте художника, отделяет лежащие фигуры слабыми тенями. В вихре небесного танца они летят…
Эту фотографию у Морозовой на день-два попросил один местный журналист для репортажа. Пропала. Где похоронены и похоронены ли вообще Тота и Дада, неизвестно, но вы, Канта Хамзатович, может быть, сможете поставить им памятник, точнее, сохранить в памяти, используя эти «Записки» Тоты Болотаева».
* * *
– Простите, мадам. Вы прибыли из Тбилиси? Эти дети с вами? Я офицер пограничной службы Швейцарии. Пожалуйста, ваши документы и документы детей… Следуйте, пожалуйста, за мной.
– Так, пограничный контроль вон там. У всех.
– Мадам Ибмас. Я сожалею. У вас и у детей особый случай… Следуйте, пожалуйста, за мной.
– Пожалуйста… Батака, Малика, пойдёмте за дядей. И не бойтесь. Теперь мы в Швейцарии. Это не Россия, тем более не Чечня.
Тут же, в погранзоне, отдельный кабинет