— Все той же оливковой веткой?
— Именно той же самой. Послушайте, Дайана, этот дом никому не нужен, и теперь, когда Стив умер, я считаю все это печальное дело закрытым. Извините меня, может быть, мне следовало бы выразить свои соболезнования, но в этих обстоятельствах я действительно считаю их неуместными. Я ненавижу лицемерие, — сказал Корнелиус, глядя мне прямо в глаза своими затененными черными ресницами серыми глазами, — и не хотел бы оскорблять ваши чувства словами о том, как я был огорчен известием о Стиве.
— Понимаю.
— Мне жаль, что вы сравниваете эту случайную смерть в катастрофе с самоубийством Джейсона Да Косты. Я действительно считаю, что их сравнивать нельзя. Однако… — Он откашлялся, прочищая горло, — я согласен с тем, что у вас есть основания сердиться на меня, и мне хотелось бы сделать все, что я могу, чтобы изменить ситуацию. Вы не можете не быть озабочены судьбой ваших детей и опасностью неминуемого вторжения немцев. Кроме того, может быть, у вас есть и финансовые затруднения. Так вот, я могу сказать, что у вас больше нет необходимости обо всем этом беспокоиться… достаточно одного вашего слова, и я устрою вам отъезд из этой страны и работу в Америке до окончания войны. Я знаю, что мы могли бы делать большие деньги, если бы работали вместе, и предлагаю вам встретиться на этой неделе в Лондоне, чтобы с помощью наших адвокатов подготовить соответствующее соглашение. Позвольте мне еще раз заверить вас в том, что мое предложение о создании для вас новой фирмы в Нью-Йорке является вполне добросовестным и честным.
Я поднялась на ноги перед Корнелиусом. Он распрямил спину и слегка оперся на каминную доску.
— Я могу выбирать? — спросила я.
— О, разумеется! Вы можете сказать «да»: Или можете сказать «нет». Но, — заметил Корнелиус со вздохом, отойдя к окну и уставившись на Мэллингхэмское озеро, — я действительно не советовал бы вам говорить «нет». — Он провел указательным пальцем по стене и еще раз вздохнул. — Такой восхитительный, такой очаровательный дом, — продолжал он. — Мне бы не хотелось, чтобы с ним что-нибудь случилось, Дайана, в самом деле, не хотелось бы. Надеюсь, что он переживет войну.
Я была абсолютно спокойна. Он как во сне повернулся ко мне. Движения его были томными, а прекрасные глаза сияли. Он был отравлен своим триумфом, упивался своей властью.
Я, наконец, проговорила:
— Как я могу быть уверена в том, что он переживет войну?
— Я могу организовать тщательный уход за ним на время оккупации.
— О, но немцы сюда не придут, — возразила я. — Разве вы этого не поняли?
— Расскажите об этом английской армии во Франции! Но вам действительно не придется ни о чем беспокоиться, Дайана, — проговорил Корнелиус, извлекая из внутреннего кармана пиджака длинный коричневый конверт.
Потом его вскрыл. Он вынул из него документ о передаче права собственности на Мэллингхэм. И стал непринужденно обмахиваться им, не спуская с меня глаз.
— Не могу ли я налить вам еще чашку чая? — учтиво спросил он, когда я опустилась в кресло.
Я не ответила. Он налил чай нам обоим, тщательно упрятал документ обратно в карман и снова уселся напротив меня на софу.
— Если я соглашусь на ваше предложение уехать в Америку, — спокойно спросила я, наконец, — гарантирует ли это сохранность Мэллингхэма?
— Естественно, Дайана! И если дела пойдут хорошо, я даже передам вам право собственности. Но это, разумеется, — улыбнулся мне Корнелиус, — будет зависеть от того, насколько… покладисты вы будете в Нью-Йорке.
Я увидела выражение его глаз и прочла его мысль с такой же легкостью, как если бы это была надпись на рекламном щите высотой в пятнадцать футов. Это не было наивным желанием следовать по стопам Пола. Это было приемом сексуального подавления ради мести. Он подверг бы меня в Нью-Йорке унижениям, опозорил бы перед моими детьми, и все равно превратил бы Мэллингхэм в руины. Никакие его обещания не гарантировали бы мне сохранность моего дома.
Я всегда думала, что меня охватит ужас, когда я получу неопровержимые свидетельства его окончательного плана.
Но теперь с удивлением обнаружила, что точное знание о нем неожиданно придало мне смелость. Я всегда была полна решимости перехитрить Корнелиуса, теперь же во мне укрепилась фанатическая убежденность в том, что я не позволю ему меня раздавить.
Такие люди, как Корнелиус Ван Зэйл, заслуживали публичного унижения. Я никогда не смогу позволить ему восторжествовать над собой. Это было бы возмутительным оскорблением.
Я подумала о «Возмездии» сэра Ричарда Гренвилля, призывавшего своих людей к борьбе, и улыбнулась.
— Дорогой Корнелиус! — воскликнула я. — Вот это предложение! Как это похвально! Мне никогда раньше не делал предложения красавец-миллионер моложе меня на семь лет! Я положительно чувствую себя помолодевшей! — Он продолжал пристально смотреть на меня, а его жесткий, узкий ум рассчитывал шансы на успех, проницательно оценивая мельчайшие детали. Он вовсе не был простаком, которого легко одурачить. С падающим сердцем я заставила себя простодушно посмотреть на его крепкие скулы, обтянутые бледной кожей, на жесткую линию рта и заглянуть в ледяные, как камень, серые глаза. — Но стоит ли мне этому удивляться? — иронически добавила я. — Вы же всегда верно следовали по стопам Пола, разве не так?
— Пол умер, — возразил он, и на какую-то долю секунды мне стало видно через окно его глаз, в полном мраке, всю сложную путаницу его чувств, вызванных этой утратой.
У меня было такое ощущение, словно я увидела какое-то ужасное увечье. Пытаясь справиться с потрясением, я с большим трудом погасила сигарету, разгладила юбку на коленях и отпила чай.
— Когда мы можем встретиться в Лондоне, чтобы подписать это соглашение? — резко спросила я.
Его успокоил деловой тон моего голоса.
— В понедельник? — предложил он, машинально скрестив ноги.
— Боюсь, что мне не удастся уехать отсюда раньше вторника. Вы сможете подождать?
— Я уверен, что дело стоит того, чтобы подождать! — галантно ответил Корнелиус с наилучшей мальчишеской улыбкой. — Может быть, мы после этого пообедаем вместе? Я остановился у американского посла, но, может быть, стоит снять на один вечер номер в «Клариджез». Мне кажется, что новое партнерство заслуживает небольшого торжества.
— Превосходно! — отозвалась я. — Но что, если я предложила бы номер в «Савое»? Оттуда так приятно ранним утром смотреть на реку, встречая солнце, восходящее за собором святого Павла.
Я достала Корнелиуса. Я видела, как очарование вползало обратно в его глаза, обнажая животный интерес и плохо скрываемую похоть.